Валентин Пикуль - Каждому свое

– Он уже бредит, – говорил Бертье маршалам.

Наконец, сознание Наполеона обрело прежнюю ясность: Париж – центр общественной мысли Франции, а Франция со времен революции привыкла думать «головою» Парижа, сдать Париж – потерять Францию, потерять все… Он принял решение:

– Через Фонтенбло – всей армией – на Париж!

Без отдыха, без сна, без пищи армию гнали форсированным маршем вдоль левого берега Сены. Люди с лошадьми падали в грязь, изможденные усталостью, юные конскрипты плакали, пушки кидали с мостов в реки, взрывали зарядные фуры, под проливными дождями – вперед… 30 марта гвардия тоже выдохлась и полегла на землю. Наполеон призывал:

– Вставайте! Осталось совсем немного.

– Иди сам, – отвечали ему бесстрашные «ворчуны»…

На почтовой станции запрягли в коляску свежих лошадей. «Кого взять с собою?» Наполеон окликнул двух:

– Бертье и Коленкур, вам со мною. – В пути он говорил им: – Неужели все кончено? Неужели и Париж? Ах, Париж…

Кучер громко объявил о следующей станции:

– Ла-Кур-де-Франс… до Парижа двадцать миль!

Бертье зорко всматривался в ночную дорогу:

– Коленкур, нам лучше выйти… с пистолетами.

Не прошло и минуты, как их коляска оказалась в окружении множества людей, молча бредущих куда-то. Ехала кавалерия, смачно поскрипывали лафеты пушек. Наполеон спрыгнул наземь.

– Бельяр, неужели вы? – удивился он.

– Да, я. Генерал Бельяр, – отвечали из тьмы.

– Где армия Мортье?

– Вы стоите посреди этой армии.

– Мармона?

– Мармон увел ее к чужим бивуакам.

– Предатель! Кто в Париже?

– Русские и Блюхер.

– Где сын? Жена? Правительство? Брат Жозеф?

– Все бежали за Луару.

– Кто позволил им?

– Вы! – ответил Бельяр, будто выстрелил…

Самая немыслимая брань, все самое омерзительное, что придумал человек для осквернения ближнего своего, – все это бурно извергалось Наполеоном на головы Бельяра, Коленкура, Бертье и даже кучера, на весь Париж, на всю Францию, на всю его армию:

– Я дал им славу, а они… зажравшиеся скоты! Я их всех поднял из ничтожества. Они оказались недостойны меня… А мой брат Жозеф? Грязная свинья… А этот Мармон? Они всем обязаны мне. Я дал им все… О-о, проклятая нация!

Остановились солдаты, офицеры. Молча они слушали, как беснуется император. Он кричал, чтобы они поворачивали обратно – на Париж, их ждет новая слава, его колчан еще насыщен стрелами, он будет на Висле, он вернется в Москву…

– А лошадей менять? – спросил вдруг кучер.

– К чему? – ответил ему Коленкур.

Наполеон толкал солдат, бил по лицу офицеров:

– Назад, ублюдки… в Париж! Вы слышали?

Перед ним возник отважный генерал Бельяр:

– Никуда они не пойдут.

– Почему не пойдут?

– Я, генерал Бельяр, запрещаю им это… Мы покинули Париж по условиям капитуляции и обратно не вернемся.

– Какой подлец сдал Париж на капитуляцию?

– Это сделали честные французы, – ответил Бельяр, – а честные люди другой нации приняли ее от нас.

Наполеон, поникший, побрел прочь. Он двигался вдоль шоссе, посреди обозных телег, он громко требовал:

– Где мой экипаж? Где лошади? Куда все делось? Где моя армия? Где жена? Куда дели сына?..

Коленкур сказал начальнику станции:

– Ничего не бойтесь и ничего ему не давайте. Он сейчас перебесится, а потом притихнет… как всегда.

Наполеон дошел до колодца и сел на его край, погрузив лицо в ладони, в такой позе и застыл. Бельяр спросил:

– А он не кинется туда… вниз головой?

– Нет, – успокоил его Бертье равнодушным тоном. – Великому человеку колодца мало. Ему нужен великий океан.

Наполеон около получаса пребывал в глубокой прострации. Наконец встал от колодца даже оживленный:

– Вон там я вижу костры… их много. Чьи они?

Это были костры русских бивуаков, выдвинутых от рубежей Парижа, и Наполеон долго наблюдал за их огнями.

– Ладно, – сказал, – едем обратно… в Фонтенбло!

4 апреля в его кабинете собрались маршалы, и Наполеон занялся обычной арифметикой, подсчитывая резервы, сколько приведет в Фонтенбло принц Евгений, Сульт, Ожеро, Груши:

– Еще одно усилие, и наша честь спасена!

Он рисовал картину боев на улицах Парижа, уже видел гибель русских в водах Рейна… Макдональд не выдержал:

– Париж? Но в его развалинах мы будем осуждены сражаться на теплых трупах наших жен и детей… Не хватит ли?

– А солдаты за нами не пойдут, – добавил Ней.

– Они пойдут за мною! – выкрикнул Наполеон.

– Нет, – возразил решительный Ней. – Хватит мечтать о битвах. Есть один способ к миру – ваше отречение…

Слово было произнесено, и Наполеон покорился. Но с каким презрением ответил он своим маршалам:

– Вы пожелали мира? Но, валяясь на пуховых постелях, вы подохнете раньше, нежели у бивуачных костров…

Коляска Шувалова въехала в ворота Фонтенбло!

Прошло ведь всего-то пятнадцать лет с тех пор, когда, бросив армию в Египте, Бонапарт высадился во Фрежюсе и ликующие толпы французов встречали его, спешащего от Фрежюса – к славе и власти, какая даже не снилась никаким властелинам мира. Теперь история, эта вредная старушонка, беззаботно и даже весело раскручивала его судьбу в обратную сторону: Наполеону суждено ехать во Фрежюс, откуда и плыть в первую ссылку – на остров Эльба! Павел Андреевич Шувалов депешировал в ставку, что подробности путешествия Наполеона до Фрежюса «могут одновременно и поднять волосы дыбом, и заставить лопнуть от хохота…».

Шувалов застал императора за сборами в дорогу. Во дворе дворца Фонтенбло громадный фургон был заполнен только золотой монетой. В другие распихивали мебель, бронзу, скульптуры, зеркала, ценные книги… Он принял русского комиссара в старом зеленом мундирчике, небритый, под носом Наполеона было все желто от нюхательного табака.

– Ну что ж! Все закончилось не так уж плохо, – сообщил император Шувалову с улыбкой. – Я начал с шестью франками в кармане, а сейчас увезу миллионное состояние…

Шувалова охватил тихий ужас: Европа наполнена рыданиями вдов и сирот, города в развалинах, деревни во прахе, поля растоптаны кавалерией, а этот господин, забывая вытирать у себя под носом, подсчитывает свои доходы… Павел Андреевич представился коллегам-комиссарам: венскому барону Коллеру, британскому полковнику Кемпбеллу, пруссаку Вальдбургу. Наполеон был крайне приветлив с Шуваловым, но всю любезность он дарил только Кемпбеллу, только Англии:

– Англичане – единственная нация, способная управлять Европой. Если меня кто обидит, я брошусь в объятия Англии! Вы знаете, почему я так охотно еду на Эльбу? Чтобы там, под охраною вашего доблестного флота, чувствовать себя гражданином лондонского предместья…

Подобные речи глубоко оскорбляли французов. Коленкур, когда он жил в Петербурге, часто гостил в доме Шуваловых, и потому теперь он дружески предупредил Павла Андреевича, чтобы тот ничему не удивлялся: