Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– Ваше сиятельство, вас желает видеть госпожа Бакшеева.

– Кто?

– Владелица молочного заведения.

– А-а, это Сана!.. – Он вышел к ней в халате, было пасмурно на душе от выпитого в дороге и хотелось выпить еще, чтобы снова заснуть и ни о чем не думать; потому-то приход Саны и казался ему сейчас лишним.

– Сана, – сказал князь, – у вас ко мне дело?

– Да, Сергей Яковлевич, – скорбно ответила женщина.

– Говорите, пожалуйста, милая Сана…

Сана белыми пальцами расправила пуховый платок:

– Скажу… Сначала вот тоже уехать желала. Потом осталась. Из-за вас осталась. Сами вы не ведаете, что творите… Все вас бросят, если уже не бросили, – продолжала женщина. – Вы думаете, я не знаю, что Уренск наш республикой называют, а вас за глаза президентом кличут? Президент есть в Америке, а вы – князь и губернатор, от царя поставленный… Кому нужны вы? Власти? Но в городе теперь Совет – главный. Может, Совету нужны? Так нет: он и без вас хорошо обходится…

– Но таковы обстоятельства, Сана, и не мне судить…

– Надо так, – перебила Сана решительно. – Вот правый бережок, а вот левый. Плывите к какому-нибудь. Нельзя же посередке – глубоко, в омут затянет. Не вынырнуть ­будет!

– Знаете, Сана, мне это уже говорили. И господин Борисяк, что в Совете, и господин Дурново, что в министерстве. А теперь и от вас вот – тоже услышал…

– Да ведь люди-то вроде неглупые, – сказала Сана.

– Не дураки, – согласился Мышецкий.

– Нельзя так, Сергей Яковлевич, – убежденно говорила ему бывшая кормилица. – Каждый человек должен иметь пристань. Нельзя эдак-то трепыхаться. Человек вы хороший, а греха не бережетесь. Так вот сами на ножик и скачете! Можно ли?..

Сергей Яковлевич долго молчал, затепливая одну свечу от другой.

– Скажите, Сана, зачем вы пришли ко мне?

– Я к вам с добром, – всплакнула Сана в платок, – отнестись хотела… А вы ко мне – как губернатор к бедной просительнице: «Зачем пришла?» Я ли не знаю вас? Да я вашего сына нянчила! От души пришла… от добра!

– Извините меня, Сана… Я вас сразу не понял.

Этот разговор, такой случайный, погрузил душу в потемки сомнений и раздумий. «Уйти, – мечтал Мышецкий. – Куда-нибудь… Зарыться в книги, в зелень парка, уехать далеко, жить для себя. Боже, как хорошо революционерам! Ведь у них есть подполье. Они меняют имена, паспорта, лица… А куда – мне?»

– Подполье? – остановился он. – А ведь в этом что-то есть лучшее, нежели опальное положение…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ивасюта ушел в глубокое «подполье» – в публичный дом, на продавленную ухажерами кровать своей Соньки. Дела – швах: Моня накрылся, от Борьки-милиционера теперь не отвяжешься. Спать надо вполглаза: как бы из-за угла не кокнули! Остался один друг ситный, понимающий толк в революциях, – это Сева Загибаев, бывший конторщик с вокзала. Вот с ним хорошо: пьет Севочка, как лошадь, и ни о чем не спрашивает. Однако и одному скучно – даже Сонька надоедать стала.

– Отвяжись, сучара, – сказал Ивасюта женщине и спустился в общий зал, размещенный внизу публичного дома, где бренчало старое пианино, пиликали две скрипочки – «пили-пили, пили-пили…».

«Тьфу! Разве же это музыка? Вот бы на гармони сыграли…»

Ивасюта зорко огляделся: нет ли подозрительных? На всякий случай взвел на боевой упор браунинг. Вдруг видит – воры: Холоденко, по кличке Клещ, да еще Ленька Шибздик, из обираловцев.

Ивасюта подсел к ним за столик, ошеломил перстнем.

– Что слышненько? – спросил небрежно, скучая.

– Шпалер треба, – ответил Клещ. – Нэма?

– Много хочешь, – сказал Ивасюта. – А на что тебе?

– Да тут пришить одного надо.

– За что?

– Да, понимаешь, дело такое: у него дырка в ж…!

– А-а-а, недостаток серьезный, – согласился Ивасюта. – За такое дело одна ему дорога – на кладбище!

Стали пить (платил Ивасюта). Броско горел, ослепляя блатных, бриллиант на пальце «безмотивца». Опьянел с тоски, засосало.

– А вы – ничего, – говорил Ивасюта, вихляясь на стуле. – Меня ваша программа вполне устраивает. Тоже ведь подрываете основы буржуазного общества… Шпалер, говоришь, надо? Так этого дерьма у нас полные комоды стоят. Тридцать копеек штука!

– Дай мне тридцать копеек, – запросил Шибздик.

Ивасюта щедро дал ему все тридцать рублей:

– Я богат ныне, только фарт кончился. А мир этот подлый я похороню… Будут все люди братья!

– Как же, – ответили обираловцы. – Мы только так на людей и глядим: как бы нам побрататься с ними карманами…

Ивасюта взял со стола недопитую бутыль, сказал:

– Айда в номер – к Соньке моей, она баба верная: ни хрена не понимает, что говорят люди умные…

Воры шли за Ивасютой след в след, как охотники. Их тоже покачивало, но сознание в головах, привычных к алкоголю, не угасло.

– Ежели на мокрое пойдет, – шепнул Клещ (вор матерый), – так мы его приспособим. Денежный да идейный… Мы его шестеркам кинем, а сами на матавихер отколемся. Пущай Дремлюга с ним курит, а мы – сбоку четыре и восемь налево! Ша!

В номере Ивасюта посадил к себе на колени Соньку и запел, высоко поднимая стакан с вином:

Воры дружно подхватили – свою, любимую:

Явился потом Сева Загибаев из соседнего номера.

– Сева, – сказал Ивасюта, показав на воров, – зачислим их кандидатами нашей партии…

Сева пригнулся к нему, зашептал на ухо:

– Почтовый пришел из Тургая с губернатором вместе…

– Ну?

– Говорят, с казной… А ведро я приготовил как надо. Гайками напихал. Ломом разным. Не может быть, что на такое дело Дремлюга с Чиколишкой не клюнули… Тут-то они и кончились!

Воры переглянулись, а Ивасюта сказал им:

– Вы тут не мигайте, а то и в морду получить можете… Сева, обоснуй теперь ты, коли Мони не стало.

Сева – обосновал:

– Проще пареной репки: бедному – плохо, богатому – хорошо…

– А мы о чем говорим? – оживились воры.

– Мечется человек! – вставил Ивасюта.

– Еще бы не метаться, – согласились обираловцы.

– Сева, – заметил Ивасюта, – не отвлекайся, продолжай!

Сева – продолжил:

– Народ наш – дурак и болван! Он еще не дорос до сознательной борьбы с богатым. Только сам завидует богатым. Даже котелки носит такие же, как богатые носят. Демократы – пока их не жмут! Социалисты – пока сами ни хрена в кошельке не имеют… Верно?

– Золотые слова твои, – сказали воры и полезли целоваться.

Им это было надо, чтобы заодно общупать карманы.