Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

– Умер, – сказал Огурцов.

– Что?

– Умер, говорю. Пятеро детишек – мал мала меньше…

Сергей Яковлевич быстро опьянел от крепкой «монопольки».

– Ну и ладно! – сказал он. – Я тоже вот вскоре… полечу. Только раздуются фалды моего фрака да посыплется из карманов мелочь. Кто-нибудь подберет… Выпьем! Паскудно все и проклято – все, чего ни коснешься!

– А вы-то меня, – вдруг закусил губу Огурцов, – как собаку худую, шпыняли. Сколько вы меня по этой половице гоняли… Стыдно, сударь! Я ведь в отцы вам гожусь…

Мышецкий положил руку на плечо старого чиновника:

– Простите… прости!

– Маленький я человечек. Вот такой крохотный, – Огурцов показал свой ноготь. – А мне ведь тоже, как и вам, желательно себя человеком чувствовать! Прилетели вот вы сюда к нам, наорали на всех, распихали по «третьему пункту». А чего вы добились-то? Взяток – не брать. Да мы и без вас хорошо знаем, что – грех это! Не для этого вас из Петербурга прислали.

– Огурцов, брат мой, о чем ты?

– Выпили мы полсобаки, и ладно! Могу еще сбегать за половиной… Что вы так на меня смотрите, князь? Думаете, я не беру? Эва, с чего бы пил тогда я? У нашего брата, чиновника, своя статья. Рабочий – бунтует, потому что ему взять-то – негде! А мы и не бунтуем, потому что… берем!

Мышецкий поднялся из-за стола, покачнулся.

– Что же ты раньше молчал? – спросил он. – Тихий был?

– А и молчал, сие верно… Ждал, когда вы сломаетесь. Аукнулось, князь! Теперь-то вы меня слушать будете. Маленький я человек, да от земли-то мне, с низов самых, хорошо все видится, что наверху творится…

Огурцов уложил губернатора на диван, стащил с него ботинки и закрыл снаружи двери кабинета, обещав разбудить к вечеру, что он и сделал.

Вечером Сергей Яковлевич побрел домой, где его встретила Сана.

– Никак вы хмельной? – спросила кормилица. – В гу­бернии эвон что творится, а вы… эдак-то! Нехорошо, князь.

Только сейчас Мышецкий заметил, что Сана увязывает узлы, кладет поверх них свою гитару.

– Сана, неужели ты уходишь от нас?

– Ухожу, Сергей Яковлевич, не взыщите. Надоело все!

– Разве плохо тебе у нас? Или обидели?

– Спасибо вам, – ответила женщина, – что вы ко мне по-людски относились. Если бы не вы – так я бы и одного часу в вашем семействе служить не осталась.

– Чего же так, Сана?

– Ай, Сергей Яковлевич, свои глаза нужно иметь. Неглупый вы человек, а посмотришь на вас – так сущий младенец!..

На столе, среди свежей почты, его ожидало грязное письмишко от черносотенцев.

«Не пытайтесь, – угрожали ему, – рядиться в маску страдальца за народ. Вы довольно-таки ловко прикидываетесь верным слугою царя, но этот номер вам не пройдет. Для нас, истинных патриотов, вы всегда останетесь только краснозадой сволочью, и мы прихлопнем вашу лавочку. Одумайтесь, пока не поздно!..»

– Конечно, – сказал Сергей Яковлевич, – что они могут знать обо мне, эти господа? Но в одном они правы: мне следует одуматься. Или – или…

Собственно, что ему делать? Хорошо вот Пете: разбирает свои гравюрки, воркует над «великими мужами» и – все тут. «Стоило мне соваться в этот навоз. Я же не Столыпин, который смело пройдется по черепам. Я тоже маленький человечек, как и Огурцов, только не беру взяток.

Может, пойти к Кобзеву? Сказать ему – так и так, мол. Спокойствие губернии и прочее. Историческая необходимость. Лес рубят – щепки летят. Простите, но вы понимаете, что я был вынужден сделать это. У меня колокольня не своя, а – государственная. Интересы отечества…

Нет уж, конечно, в таких делах лучше быть Столыпиным!»

Сергей Яковлевич привел себя в порядок и направился к Кобзеву. На улицах города все пребывало в отменном спокойствии – просто не верилось, что внутри губернии клокочут какие-то подземные силы. Обыватели мирно сидели по домам, гоняли чаи из пузатых самоваров и дышали тем воздухом, который в неограниченных дозах отпускало им начальство, снисходя к человеческой слабости…

– Идет, – сказал чей-то голос. – Гляди, какой!

Возле кабака, темно и гадливо, копошился народец. Прямо скажем – никудышный народец, большей частью из просивушенных агентов Штромберга.

– Очки нацепил, – бросил кто-то по адресу Мышецкого.

– Паразит проклятый! Все они хороши с жандармом…

И вдруг соскочил с крыльца какой-то хилый мастеровой, уже старик, рвань и голь, заплата на заплате: затряс перед губернатором зажвяканными в труде кулаками:

– У-у, кровопийца! Душегуб! Палач царский! Погоди – ужо вот придет наше времечко…

Мышецкий остановился, поправил пенсне.

– Послушайте, – сказал он, – как вам не стыдно? Пожилой человек, а говорите глупости. Где и когда я пил вашу кровь и душегубничал?

Откуда-то из темноты выступила знакомая фигура Борисяка. Санитарный инспектор подошел к «орателю» и, стиснув ему руку, заставил выпустить камень. Потом Борисяк треснул мужика коленом под щуплый зад, втолкнув его в двери трактира.

– Иди вот! – сказал спокойно. – Допивай, что не допил…

Они пошли рядом, и Борисяк не сразу заговорил:

– Вы не должны, Сергей Яковлевич, по одному этому дураку судить вообще о рабочих. Это же явный зубатовец, но скоро они прозреют. А некоторые уже прозрели.

– Но это же просто нападение! Это… черт знает что!

– Да, они сильно возбуждены, – отозвался инспектор. – У них сейчас в союзе какие-то нелады. Вот и бесятся…

Они еще долго шагали молча, потом Мышецкий рассказал о письме черносотенцев, сопоставил его с угрозами этого жалкого мастерового. Где смысл?

– Да, – согласился Борисяк, – ваше положение сейчас действительно хуже губернаторского.

– Я не шучу, – продолжал Мышецкий. – Вот уже с весны как я приехал сюда, я болтаюсь здесь между левыми мнениями и правыми. Причем левые считают меня правым (и я не возражаю), а правые облаивают меня за левизну (и мне трудно возразить им тоже). Согласитесь, Савва Кириллович, что это ужасно!

– Примкните к берегу, – посоветовал Борисяк.

– К какому?

– В природе имеются только два: левый и правый.

Сергей Яковлевич слегка улыбнулся:

– Но я предпочитаю плыть далее по самой середине – там, где поглубже.

– Не захлебнитесь, – тихо предупредил Борисяк.

– Я хочу повидать Ивана Степановича, – поделился Мышецкий. – Мне хотелось бы предостеречь его…

Борисяк так и замер на месте:

– А разве вы не знаете, что Кобзев арестован?

– Как?

– Вот так, – ответил Аристид Карпович.

Он сидел в кресле, одетый в бухарский халат с разводами, над головой жандарма висела клетка, и в ней распевал щегол.

– К сожалению, – договорил полковник, – обстоятельства сложились таким образом, что я был вынужден ускорить арестование вашего подопечного статистика. Дело в том, что Витька Штромберг…