Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

– Ах, оставьте! Мне нет никакого дела до вашего Витьки!

– Но вы должны меня выслушать, князь.

– Ну?

– Этот подлец действительно удрал из губернии…

– Туда ему и дорога!

– Но он не просто удрал – он утащил с собой всю рабочую кассу Уренского союза взаимопомощи.

– Но при чем здесь Кобзев?

– Не горячитесь, князь! При данной ситуации Кобзев тем более опасен для спокойствия губернии. Выходит, что теперь он оказался прав перед рабочими, а я, полковник Сущев-Ракуса, оказался в дураках… Нет уж, дудки!

Сергей Яковлевич сунул руки в карманы, выпрямился:

– Полковник, вы мне обещали недавно великие события, не так ли?.. Скажите, что следует подразумевать под этими великими событиями? Обогащение вашего Витьки за счет рабочих копеек? Или же мы с вами тоже должны будем прихватить что-нибудь подороже и убежать из Уренска?

– Погодите креститься – гром еще не грянул. Мы с вами умные люди, князь! Как-нибудь выкарабкаемся…

– Благодарю, – ответил Мышецкий, – я постараюсь выкарабкаться один.

– Один вы ничего не сделаете. Ваша жизнь в опасности. И вы сами не пожелаете разделить судьбу Влахопулова. Вот, полюбуйтесь, князь!..

Сущев-Ракуса перекинул ему чей-то анонимный донос:

«Имею честь донести, что в Осиновой роще завтра, во вторник, в доме мещанки Багреевой, ровно в десять часов вечера, состоится подпольное собрание ультраанархистов, злейших врагов ныне существующей власти. Готовится новое злодеяние. Ваш верный доброжелатель ».

– А это очень серьезно, князь, – напомнил Сущев-Ракуса.

Мышецкий верил и не верил.

– Хорошо, – сказал он. – Я пойду вместе с вами. Мне надоели эти неясности…

…Что же случилось в Уренской губернии с насаждением «полицейского социализма»? Почему именно Кобзев, давно скатившийся в межпартийное «болото», вдруг оказался арестованным? Ответ прост: он слишком больно наступил на любимый мозоль жандарма – на его союз взаимопомощи. Это и погубило Кобзева!

Борисяк же поступил умнее. Выжидая, он сберегал силы своей организации для борьбы на будущее. Штромберг ведь, худо-бедно, но сбивал людей в организацию тоже. Причем – протестующую, а такая толпа сама по себе уже становится революционной.

Борисяк в этом вопросе следовал указаниям Ленина, который еще в 1902 году в своей работе «Что делать?» писал следующее о зубатовщине:

«… в конце концов легализация рабочего движения принесет пользу именно нам, а отнюдь не Зубатовым… Действительным шагом вперед может быть только действительное, хотя бы миниатюрное, расширение простора для рабочих. А всякое такое расширение послужит на пользу нам и ускорит появление таких легальных обществ, в которых не провокаторы будут ловить социалистов, а социалисты будут ловить себе адептов».

Борисяк это понял.

Кобзев не хотел понимать.

А жандармский полковник Сущев-Ракуса не понял обоих.

Что же касается Мышецкого, то он желал сейчас только одного: пусть его оставят в покое.

В эту ночь он не мог заснуть – назрела потребность вы­сказаться до конца. Но под рукой оказался плохой собеседник – Алиса, которая давно уже спала, а он все ходил по комнате и говорил, говорил без конца:

– Нет, нет! Еще никогда я не ощущал с такой ясностью всю свою ненужность, всю ложность своего положения… Пойми же меня! Мы проросли среди умного и доброго народа – словно сорные травы. Мы, как плевелы, опутали всходы злаков… Ну, скажи – разве не так? И, конечно же, нам нужно обновление. Конституция, моя дорогая! Да, да, именно конституция! Подуй свежим ветром – и я первый повернусь к нему лицом…

На следующий день он прибыл в присутствие, исполненный злости и желания свершить что-то необыкновенное, но тут его встретил Карпухин, осунувшийся и как будто хмельной.

– Что у тебя? Зачем ты здесь? – спросил Мышецкий.

– Все пропало, – ответил староста. – Народ воем воет…

– Так что же стряслось в степи?..

Накануне кочевая орда стронулась с места своим древним путем, но напоролась на ограды немецких колоний. Кое-где – в неудержимом стремлении – племя проломило заборы, но больше обошло хутора стороною. Впереди широкой полосой лежали засеянные яровыми земли переселенцев, и орда – тоже полосой – прошла по этим землям, безжалостно потравив и растоптав свежие всходы зеленей. После чего повернула и направилась к берегам озера Байкуль…

– Вы приедете к нам? – спросил Карпухин с надеждой.

– Зачем? Чтобы слышать, как вы там воете? Мне больше нечего делать в степи…

И он отпустил мужика.

Вспомнились слова сестры: «Все рушится, все трещит… Как спасать – не знаю!» Это был сильный удар по всем планам Мышецкого: он рассчитывал собрать урожай, хотя бы частью его расплатиться с Мелхисидеком – но теперь все пропало. Виноватых искать негде. А киргизы повинны в потраве столько же, сколько повинен и сенат, за двести лет не удосужившийся разобраться в этом вопросе.

– Да воздается мне! – сказал Мышецкий…

Как и следовало ожидать, Мелхисидек выразил желание повидать губернатора. Сергей Яковлевич, не откладывая дела в долгий ящик, собрался и выехал на подворье.

Преосвященный встретил его любезно.

– Что это ты, князь, – спросил владыка, – с людишками не ладишь? То отсель, то оттель на тебя жалятся… Больно уж резв ты стал!

Богоматерь – с лицом Конкордии Ивановны – смотрела на него из богатой иконы. Мышецкий заметил в глубине комнаты столик, уже накрытый к его приходу, и такая тоска наступила на сердце ему, что он вдруг по-запьянцовски уставился на графины с монашескими наливками.

Мелхисидек был бес догадливый.

– Садись, – пригласил. – Согреши винцом по малости… Может, из покоев белицу Афанасию кликнуть? Она поднесет. Сласть девка кака! Масло, а не девка.

– Не нужно, ваше преосвященство. Не нужно девок. И без них тошно…

Они уселись напротив открытого окна в сад, и густая, как ликер, наливка сразу ударила в голову. Надсадно звенели мухи в покоях архиепископа.

Вспомнилось, как били скотину на салганах: обухом – в лоб и ножом – по горлу. «Вот и меня сейчас так», – подумал Мышецкий, а владыка вдруг ответил на его мысли:

– Ты не томись, князь. Все обскажу по порядку.

– Я внимателен, ваше преосвященство. Исполнен готовности отвечать за все содеянное…

И владыка ткнул его локтем под бок:

– Ты что же это меня, старика, обманываешь?

– Помилуйте, святой отец!

– Зачем ты меня, князь, с султаном решил повздорить?

Мышецкий понял, что владыка для начала чешет ему левой рукой правое ухо. И решил затянуть разговор.

– Не совсем понимаю, – сказал.

– Обидел ты меня, князь. Я ведь мужик прямой, а ты здесь схитрил. Нехорошо.

– Извольте объясниться, ваше преосвященство.