Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

– Вынесите, фрейлин, попить, – вежливо попросил Мышецкий. – Я давно уже блуждаю по степи и рад добраться до жилья…

Дверь в комнаты захлопнулась перед самым его носом. Он постоял, оглядывая домовитую обстановку, пока к нему не вышел сам владелец хутора Хорзингер – рослый пожилой немец, чем-то похожий обличьем на предводителя буров Крюгера.

– Зачем вы приехали? – хмуро спросил он.

– Я вице-губернатор…

– Я это знаю. Но что вам нужно?

– Я вице-губернатор, – повторил Мышецкий (на русских это всегда действовало безотказно).

Хорзингер пожал плечами и пропустил его внутрь. Сергей Яковлевич шагнул за порог и обомлел: вдоль стен висели – ба! – знакомые все лица: император Николай II, министр земледелия Ермолов и министр финансов Витте. Причем, перевернутый впопыхах, его императорское величество еще чуть-чуть заметно покачивался на гвоздике.

– Извините за вторжение, – понимающе улыбнулся Мышецкий. – Но меня к вам загнала жажда. Только жажда!

Служанка открыла бутылку с добротным «мюншенером». Наполнила кружку. Герр Хорзингер по-хозяйски расселся.

– Встаньте, – тихо произнес Мышецкий.

– Что?

– Встать!.. Я не разрешал вам садиться в моем присутствии.

Колонист оторопело вскочил.

– Вот так и будете стоять, пока я здесь! Это вам не Германия, и здесь вы не хозяин…

Сергей Яковлевич с удовольствием отхлебнул пива:

– Сколько имеете русских батраков?

– Семнадцать, герр… герр…

– Вице-губернатор, – подчеркнул Мышецкий, – советую помнить об этом. Извольте разговаривать по-русски. Ах, не можете?.. Когда вы наняли батраков?

– В конце прошлого месяца. Поверьте, господин губернатор, что в моей усадьбе они пользуются такими благами, каких не могли бы иметь у себя… Даже мой хлев кажется им раем!

– В это я верю… А сколько вы платили за десятину земли?

– Не знаю.

– То есть, – возмутился Сергей Яковлевич, – как это вы не знаете? Вы, собственник надела, не знаете, во что он вам обошелся?

Колонист вынужден был признаться:

– Дело в том, что перед отправлением в Россию меня вызвали в министерство…

– Какое министерство?

– Министерство имперских колоний…

– Вот как! Ну, и что же?

– И предложили во владение русскую землю…

– С целью?

– С целью насаждения цивилизации…

– Но министерство-то – колонизации, а не цивилизации?

– Я прибыл сюда как друг.

– Верно! – согласился Мышецкий. – Семнадцать друзей вы уже нашли для себя и поселили их в хлеву… Так? Ну а расчет за земельный надел?

– Расчет производится помимо меня!

Сергей Яковлевич долго сидел молча.

– Вы прибыли с семейством? – спросил наконец.

– Безусловно.

– Сколько лет вашим сыновьям?

– Девятнадцать и двадцать два.

– Превосходно! – Мышецкий поднялся из-за стола и перевернул портретик Николая обратно на Вильгельма. – Осенью пусть готовятся: они пойдут на военную службу…

– Это невозможно, – произнес немец со слезами в голосе. – Они германские подданные, им надо ехать служить в Саксонию кайзеру…

Сергей Яковлевич и сам понимал, что это «невозможно», но злость его была велика, и он просто наорал на немца:

– По-моему, невозможно другое! Жить хлебом одной земли, а служить оружием другой… Кстати, – спросил он спокойнее, – кто проводил нарезку участков?

– Для этого приезжал Паскаль…

– Вас провели! – Мышецкого замутило от подлости. – Паскаль не имеет к земле никакого отношения.

Герр Хорзингер совсем раскис (в этот момент он пожалел, что поехал колонизировать Россию, а не Африку).

– Боже мой, – прошептал он, – какая ужасная страна… Какие злые люди!

– А где вы брали зерно под запашку?

– Мы получили его с губернских складов. Господин Паскаль, – замялся вдруг немец. – Но… может, он и к зерну не имеет отношения?

– Нет, к зерну-то он имел прямое отношение! Благодарю за пиво: оно действительно очень хорошее…

Прямо из степи он отправился на дачу к «болящему» Влахопулову. Говорил, что это преступно нарезать степные участки для колонистов, что это стыдно перед Европой и русской общественностью, что это кабала и прочее.

Симон Гераклович слушал его, слушал, потом глянул на Мышецкого оловянными глазами:

– Послушайте, князь, а вам-то какое дело до этого?.. А?

Тогда Мышецкий кинулся к губернскому жандарму. Сказал, что надобно открыть судебное дело против титулярного советника в отставке Осипа Паскаля, который…

– Минутку! – придержал его Сущев-Ракуса. – На основании чего собираетесь вы привлечь Паскаля к суду?

– Но, как состоящий по инспекции продовольствия, он не только сгноил зерно в хлебных магазинах! Он, подлец, еще и разбазарил его для немецких колонистов. И как раз тогда, когда в губернии мужики пухнут с голоду…

Аристид Карпович возразил спокойно:

– Паскаль не виновен. Да, не виновен… Ибо выдать под яровые зерно (причем отборное – белотурку) распорядился не кте иной, как сенатор Мясоедов, ревизовавший губернию.

Это был сильный удар, но Мышецкий выпрямился.

– Тогда, – ответил с ожесточением, – пусть передохнут мужики в северных уездах, но я поставлю на своем: я запашу и засею пустоши на юге губернии!

В ответ тонко усмехнулся всепонимающий жандарм.

– К чему угрозы? – спросил он деликатно. – Дорогой Сергей Яковлевич, вы же совсем не желаете, чтобы мужики дохли… И вы уже просили Мелхисидека открыть закрома.

– А вы уже знаете?

– Конечно.

– Я был вынужден сделать это, но расплачиваться…

– Да, да! Конкордия Ивановна пока расплатится натурой, но, смотрите, как бы и вам не пришлось платить ей тем же!

– Вы думаете?

– Не огорчайтесь, князь. Госпожа Монахтина – женщина деловая. Идите спокойно домой. Там уже приготовлена для вас петелька – только просуньте в нее голову, и хлеб вам будет!..

Так и случилось. Сергей Яковлевич вернулся домой, где его поджидала записочка от Конкордии Ивановны:

«Милый князь, я была у преосвященного. Хлеб у вас будет. Взамен архиепископ просит на 20 лет в аренду под монастыр­ские доходы пресное озеро Байкуль со всеми рыбными тонями и покосами вокруг него. Завтра утром я жду вас, князь, у себя.

Всегда ваша К.И.».

Об этом озере говорил и еврейский «шульц». Сергей Яковлевич раскатал карту и нашел на ней глубокую полоску озера Байкуль – окрестности этого водоема были едва ли не самым лакомым куском в Уренской губернии.

– Ах ты старый сластена! – сказал он. – Тебе захотелось копченой рыбки?..

Он снова взял записку и повертел ее в руках.

Не верилось: эта женщина ничего для себя не просила.

Так что с петлей жандарм поторопился!

Утром его навестил на дому Кобзев.

– Прибыли первые три тысячи, – сказал он.

– Река вскрылась?