Рой Якобсен - Стужа

Эйнар заночевал в Йорве, а наутро вброд переправился через реку в Ярнгердарстадир, где опять-таки сумел договориться с хозяевами, и с той поры жил поочередно то в одной усадьбе, то в другой.

Когда бывал в Йорве, он большей частью сидел в узкой каморке меж обложенной торфом наружной стеной большого дома и внутренней дощатой перегородкой, там Тордис устроила ему постель из шкур и сермяжных одеял. Входил он в дом и выходил через дверь в щипцовой стене, как правило, в потемках, и о своих приходах-уходах никого не предупреждал. Тордис ни с ним самим, ни о нем разговоров не вела, не нравился ей этот гость. Торхалли тоже ему не благоволил, хотя и решил стать на его защиту, чем немало удивил Геста, ведь Эйнар в родстве с ними не состоял, даже среди дальних знакомых не числился.

Зимой Торхалли несколько раз ездил на юг, к боргарфьярдарским родичам, старался выхлопотать Эйнару место на торговом судне, которое ожидается летом и может забрать его в Норвегию. Помог Торхалли переправить в Йорву и кое-что из Эйнарова имущества. А пока отец был в отлучке, Гест и Аслауг иной раз заходили к беглецу, сидели с ним в его каморке.

На первых порах он говорил мало, крупный, задумчиво-печальный мужчина, по годам ровесник Торхалли, только лысый и безбородый, худой и подавленный. Однако ж мало-помалу начал рассказывать о своих странствиях — в Норвегию, в Англию, в Ирландию… да так, что дети прямо воочию видели перед собою чужедальние земли. Эйнар рассказывал о Йорсалаланде, [4] Йорсалаланд — древнескандинавское название Палестины. где распяли на кресте Белого Христа. Вдобавок он знал много стихов Эгиля сына Скаллагрима и Гисли сына Сура, великих исландских скальдов, а также был сведущ в законах, и у Геста забрезжила догадка, что по этим-то причинам отец и позволил ему остаться в Йорве; Эйнар хорошо владел красноречием, и там, где недоставало родственных уз, на помощь приходила способность убеждать, а не то и волшебные его рассказы.

Эйнар был христианином, и однажды вечером, наблюдая, как Гест вырезает какую-то вещицу, он сказал, что Одиновым этот нож называть нельзя, Один ножа не имел, да и мир — горы, море, долина Хитадаль — создан не им; начало всему положил своею властью небесный отец Белого Христа и Владыка рода человеческого. Голос Эйнара тихонько угас в набожной улыбке, которая напоминала зарю прелестного вешнего дня.

В ответ Гест пробурчал что-то невразумительное, а вот Аслауг, сидевшая поблизости, резко бросила, что Эйнар сказал свое последнее слово.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Эйнар.

— А то, что мы больше не желаем тебя слушать, не затем нам уши даны.

Гест удивленно посмотрел на нее, отметив про себя, с какой легкостью едва возникший рассказ может опять исчезнуть, кануть в небытие по чужой воле, многозначительно кивнул в знак согласия и пересел поближе к сестре.

А Эйнар вдруг вспылил и в сердцах выкрикнул, что, живя в этакой глухомани, они вообще ни о чем понятия не имеют. Но Аслауг даже бровью не повела, оттого и Гест остался невозмутим, только диву давался, что Эйнар почему-то всегда выглядит скорее удрученным, нежели преисполненным веры, и что эта суровая печаль тяжким бременем лежит и на нем самом, и на его речах, каковы бы оные ни были. И решил до поры до времени держаться от него подальше.

В горах Гест нашел орла с поврежденным крылом и камнем прикончил птицу. Потом срубил карликовую березку и принялся вырезать из комля орлиную голову. Но когда, воротившись домой, показал свою поделку, Аслауг только руками всплеснула и не поверила, что работа его, а мать закрыла лицо руками и смотреть не пожелала, сказала, что она, мол, как живая, и с перепугу убежала прочь.

Эйнар же расхвалил орлиную голову, ужасно обрадовался, когда Гест бросил ее ему, и поспешно спрятал в котомку, которую вечно таскал с собой, а потом сказал, что у Геста особый талант и ему стоит поблагодарить за это Господа. Гест спросил, как это понимать, но Эйнар не ответил, зато предложил рассказать про Вига-Стюра, про хёвдинга, от которого он прячется, мол, пришло время побольше узнать об окружающем мире, о том, какой он огромный.

У Стюра был брат по имени Вермунд, который одно время состоял в дружине норвежского ярла [5] Ярл — правитель области в Норвегии и Дании, представитель высшей знати, уступавший в социальной иерархии только конунгу. Хакона. Когда пришла ему пора возвращаться в Исландию, ярл решил наградить его, и Вермунд попросил себе двух берсерков [6] Берсерк — свирепый воин, который в боевом исступлении сокрушал все и вся на своем пути. из дружины, жестоких буянов, у которых на совести не счесть сколько убийств да иных злодеяний, а Вермунд, по сварливости натуры, успел нажить среди соседей в Исландии немало врагов. Но ярл сказал «нет», полагая, что Вермунду с ними не совладать. Тем не менее Вермунд стоял на своем и в конце концов получил, что хотел. Когда добрались до Исландии, стало ясно, что работать берсерки не желают, оба только ели-пили ровно великаны-йотуны да забавлялись, докучая обитателям усадьбы. В довершение всего один проходу не давал младшей Вермундовой дочери. Делать нечего, Вермунд позвал к себе брата, Вига-Стюра, осыпал его подарками и похвалами и посулил преподнести на прощание еще более богатый дар, имея в виду двух норвежских берсерков.

Однако Стюр разгадал его намерение и сказал в ответ, что этакому дару поистине нет цены и в отплату он может только оставить его Вермунду.

Вермунд сознался, что думал провести брата, и Стюр все же согласился забрать берсерков с собой. Но и в Бьярнархавне дело пошло прежним манером: берсерки знай себе пьянствовали, дрались да приставали к девушкам. Стюр, впрочем, смотрел на все это с непоколебимым спокойствием, дожидаясь, когда любовный недуг окончательно одолеет берсерков, и тогда предложил одному из них в жены свою дочь, взамен же они должны были расчистить дорогу через лавовое поле, отделяющее усадьбу от окружающего мира.

Берсерки трудились день и ночь, а когда закончили работу, Стюр распорядился приготовить им купанье, в бане, которая топилась снаружи. Едва они вошли в баню, как дверь за ними заперли, и Стюровы челядинцы принялись напропалую нагонять жар и через отверстие в крыше ведрами лить внутрь кипяток. Берсерки сумели разнести боковую стену, но из бани выбрался только один, которого Стюр немедля зарубил топором; второй помер от жара. После обоих похоронили в расщелине на лавовом поле, насыпали сверху курган и принесли в жертву скот, чтобы не бродили они призраками. Всего Вига-Стюр убил в ту пору больше тридцати человек и виру ни разу не заплатил.

Мало-помалу Гест начал понимать, с каким противником схватился Эйнар, а значит, и его отец тоже. Напугали его, однако, не три десятка убийств, а ответ, который Стюр дал брату, когда тот попытался хитростью сплавить ему берсерков: «Этакому дару поистине нет цены, и в отплату я могу только оставить его тебе».