Геза Гардони - Звезды Эгера

— Стой!

— Мы итальянские певцы. Идем к господину коменданту.

— Нельзя.

— А нам нужно.

— Нельзя.

— Почему же нельзя?

— Он переезжает.

Человек шесть солдат стояли и сидели на корточках у стены. Старуха-цыганка гадала им, встряхивая в решете пестрые зерна фасоли.

Одна из девушек — та, что была помоложе, — смело подошла к цыганке и окликнула ее:

— Лалака! Стража не пускает нас. Пошли кого-нибудь к Вели-бею сказать, что мы ему подарок принесли.

Цыганка дошла как раз до самого интересного места в своем гадании. Она разделила фасоль на пять кучек и залопотала солдату:

— Вот теперь и показалось твое счастье! Да только я ничего не скажу, пока ты не пойдешь к Вели-бею и не доложишь, что пришли итальянцы, принесли ему подарок.

Солдат даже раскраснелся от любопытства. Почесав в затылке, он встал и поспешно направился в замок.

Не прошло и десяти минут, как он вернулся и подал знак итальянцам.

— Идите за мной.

Шагая впереди итальянцев, он повел их через сумрачный проход, потом через оранжерею, мимо мельницы с большим колесом и через огород, где на грядках зеленели кустики салата.

Солдат сорвал вилок салата и тут же принялся уплетать его. Он угостил и девушек.

— Ешьте. Хороший салат. Латук.

Цыганка взяла листик и предложила своей подруге.

— Спасибо, Черхан, не хочется.

— Да ешь же! Вкусно.

— Знаю, что вкусно, но только мы не привыкли его так есть.

— А как же? С солью?

— С солью и с жареными цыплятами.

Один из итальянцев служил девушкам переводчиком. Но так как болтушки щебетали без умолку, а толмач иногда отворачивался, то одна из девушек то и дело окликала его:

— Гергей, что сказала Черхан?

— Сад был разбит между двумя высокими кирпичными стенами. Крепость была обнесена двойной стеной, а две средние башни были еще особо огорожены.

— У всех башен тоже двойные стены, — объяснила Гергею цыганка. — Один стражник как-то рассказывал в корчме, что эти башни битком набиты золотом и серебром. Ему пришлось там полы подметать, и он заглянул в замочную скважину.

— Потому и стережет их столько солдат, — заметил грустный Янчи.

Юноша был взволнован больше всех: то краснел, то бледнел, беспокойно озирался, ко всему прислушивался.

Они дошли до жилья Вели-бея. Здесь, возле крепостной стены, стоял лишь один этот дом да поставлены были в пятидесяти шагах друг от друга большие пушки. Возле пушек лежали горки ржавых ядер величиной с арбуз.

Во дворе бея повсюду были раскиданы кованые сундуки и свернутые полотнища красного шатра. На дорожках, посыпанных гравием, даже на цветочных клумбах — везде разбросано было оружие, походная мебель и ковры. Видно, Вели-бей нисколько не заботился о своем преемнике.

Десять — пятнадцать солдат укладывали сундуки.

Бей стоял между ними, уплетая латук, — он ел салат, как коза ест траву, а вовсе не в качестве гарнира к жареным цыплятам.

Кивнув итальянцам, он сел на колесо пушки, дуло которой смотрело за стену, и, продолжая жевать салат, весело спросил:

— Ну, что вам нужно?

Гергей выступил вперед. Держа шляпу в руке, он заговорил по-турецки:

— Эфенди, мы итальянские певцы. Ночью рыбачили неподалеку от крепости. Видишь ли, господин, мы бедны, и вечерами нам приходится рыбачить. Но этой ночью мы поймали не только рыбу. Когда вытянули сеть, в ней что-то блеснуло. Посмотрели — а там прекрасная золотая тарелка…

— Что за чертовщина!

— Соблаговоли взглянуть. Видел ли ты что-нибудь прекраснее такого блюдечка?

Гергей сунул руку за пазуху и вытащил золотую тарелочку, на донышке которой были вычеканены женские фигуры — резвящиеся наяды.

— Машаллах! [52]— пролепетал бей, вытаращив глаза от удовольствия.

— Мы и сами такой красоты никогда не видели, — продолжал Гергей. — Вот и подумали: что же нам делать с тарелочкой? Продавать станем — скажут: украли, и тогда беды не оберешься. А не продадим — так к чему золотая тарелка людям, когда им есть нечего!

Бей повертел тарелку, даже взвесил на руке.

— Это не золото, а позолоченное серебро.

— А такие произведения искусства всегда делают из серебра.

— Но почему вы именно мне ее принесли?

— Вот про это я и хотел рассказать, господин бей. Когда мы размышляли, что делать с тарелкой, нам пришло в голову, что здесь, в Семибашенном замке, заточен наш благодетель, один венгерский вельможа. В детстве мы вместе с младшим братом были у него рабами…

Бей с улыбкой рассматривал тарелку.

— И хорошо он с вами обходился?

— Учил нас и любил, словно родных детей. Вот мы и подумали: попросим-ка у тебя разрешения спеть ему песню.

— И ради этого принесли мне тарелку?

— Да.

Бей снова улыбнулся, глядя на тарелку, потом спрятал ее за пазуху.

— А вы хорошо поете? Дайте-ка я послушаю вас.

Пятеро итальянцев тут же встали в кружок, двое ударили по струнам лютни, и все вместе начали:

У девушек голоса звучали точно скрипки, у Гергея и Янчи — как флейты, у Мекчеи — словно виолончель.

Бей перестал жевать салат и весь обратился в слух.

— Ангелы вы или джинны? — спросил он.

Певцы вместо ответа завели веселую плясовую. Цыганка выскочила на середину и, потрясая бубном, завертелась, закружилась перед беем.

Бей встал.

— Смотрел бы я на вас три дня и три ночи, но завтра утром я должен отправиться в Венгрию. Поедемте со мной. Хотите — прямо отсюда поедем вместе, хотите — присоединяйтесь по дороге. Пока не покинете меня, всегда будете сыты, одеты и обуты. Денег вам дам. И при мне не будете знать никаких забот.

Итальянцы нерешительно переглянулись.

— Господин, — ответил Гергей, — мы должны друг с другом посоветоваться. А прежде ты разреши то, о чем мы тебя просили.

— Охотно. Но к кому же вы проситесь?

— К господину Балинту Тереку.

Бей развел руками.

— К Тереку? Это трудно. Он сейчас в стофунтовых.

— Что это такое — стофунтовые?

Бей досадливо махнул рукой.

— Он грубо обошелся с главным муфтием…

И все-таки бей выполнил просьбу итальянцев: поручил их одному солдату.

— Вынесите господина Балинта во двор. Итальянцы споют ему. Захочет он послушать или нет, вы все-таки вынесите.

Открылись ворота внутреннего двора крепости. Двор этот был чуть побольше Эржебетской площади в Пеште. По-прежнему сидели под платаном шахматисты, тут же Морэ скучал позади игроков да позевывали несколько хорватских и албанских господ. Они даже на шахматы не смотрели, но так как человек, подобно муравьям, гусям или овцам, не любит жить в одиночестве, они тоже сидели вместе со всеми.

Майлад устроился на походном стуле у решетчатой двери темницы — чтобы откликнуться, если господин Балинт скажет что-нибудь. Но за долгие годы заточения они уже обо всем переговорили, и больше им говорить было не о чем. Только иногда тот или другой спрашивал: