Абдижамил Нурпеисов - Кровь и пот

Дос все не понимал, куда гнет Танирберген. Напряженно подумав, он наконец схватил мысль мурзы.

— Если Темирке даст ловить у берега, завтра же все рыбаки будут со мной…

— Да? Так-так… — Танирберген вдруг как бы охладел к этому делу, даже зевнул и стал рассеянно осматриваться.

— Конечно… Мурза, я хотел… Я говорю, если мне будет разрешение, то есть нам… — тупо пояснил свою мысль Дос.

— Ну да, ну да… — по-прежнему рассеянно отозвался Танирберген. — Я же сказал, с завтрашнего дня отбери джигитов, кого сам захочешь, и ставьте сети где угодно.

— А… а Курнос Иван? — все еще не понимал Дос. Танирберген вытащил из внутреннего кармана узкую бумажку и молча протянул ее Досу. Это было разрешение на ловлю в запретных местах. Дос повертел бумажку так и сяк.

— Чего это? — спросил он.

— Разрешение. Не понимаешь? Иван поймет, когда покажешь. Не потеряй, — усмехнулся Танирберген.

Разрешение это взял он у Темирке. Сначала Темирке и слушать ничего не хотел. «Иок-йок, — упрямился он. — Этого не будет. Эти места дороже золота!» Танирберген только усмехнулся в усы. «Да ты сам подумай! — терпеливо убеждал он Темирке. — Ты думаешь, я хочу, чтобы рыбаки твое богатство развеяли? Ты забыл, в какие времена мы живем. Когда-нибудь тебе понадобится защита. Помани немного этих дураков, дай им пожить получше — ты их по рукам и ногам свяжешь! Ты думаешь, они не станут стеречь твое богатство, будто псы на привязи?» И Темирке, поразмыслив, сдался.

Дос живо спрятал бумажку в карман. Танирберген, попрощавшись, вскочил в седло и поехал к промыслу. Он знал, что Акбалу (после того, как он ее выгнал) приютили ненадолго на промысле. Но вскоре вместе с попутными подводчиками она уехала в Челкар. Танирберген за все эти дни ни разу не вспомнил про Акбалу. Казалось, он совсем забыл, что была у него когда-то жена по имени Акбала и что он ее любил. Он и сам удивился теперь, что мог так беззаботно разъезжать по аулам, хлопоча о скоте, о рыбе, о прибылях и тому подобном. Теперь ему вдруг представилась его жестокость по отношению к ней, и в душе его шевельнулось раскаянье. Но он тут же заставил себя не думать больше о бывшей жене — и в самом деле бросил думать.

Народу возле промысла было много. Только что вернулись подводчики, отвозившие в город мороженую рыбу. Все верблюды и все сани принадлежали Танирбергену. Добрая половина подводчиков также были его джигиты. Увидев мурзу, подводчики почтительно загудели — стали здороваться, — и лица у них сделались, будто они солнце увидали. Поздоровавшись, перекинувшись кое с кем короткими фразами, Танирберген отозвал в сторону старшего подводчика, стал расспрашивать о делах.

— Как обоз?

— Пока все хорошо, мурза. Верблюды в теле.

— А сани?

— И сани хороши. Крепкие еще сани.

— Груз для обоза на промысле есть?

— Есть-то есть… да, мурза, хотелось бы денька два пообогреть-ся, с женами побыть, с детишками, бельишко постирать…

— Ну-ну! Бельишки-детишки… Пока сани крепкие и верблюды не выдохлись, раза два еще съездите. Потом отдохнете.

Уверенный, что возражений не будет, Танирберген кивнул, отвернулся и пошел прочь. Но старший подводчик догнал его.

— Мурза…

— Отстань! Я все сказал.

— Да нет, я не об этом…

— Что еще такое?

— Мурза… — Подводчик оглянулся. — Еламан в Челкаре. Танирберген будто споткнулся. Прикрыв на мгновение глаза, он перевел дух, совладал с собой, потом обернулся и уже спокойно взглянул в лицо подводчику. Тот почтительно застыл, тянулся изо всех сил.

— Кто тебе сказал?

— Сам видел. Даже говорил с ним. Рай умер. Погиб в Турции.

Танирберген тотчас понял: правда! Все вылетело у него из головы, даже Айганша, из-за которой он, в сущности, и завернул на промысел и которую так и не увидел еще. И обед, который ждал его у Ивана Курносого, стал ему не нужен, хоть он и был голоден.

Быстро пошел он к своему коню, сел верхом и, не взглянув даже на промысел, быстро поехал домой. Ему надо было побыть одному. Ему нужна была дорога, одиночество, мерный бег коня, чтобы хорошенько подумать и решить, как быть дальше.

Что станет со всеми баями, если к ожесточенным войной людям явится этот смутьян? Кто поручится, что рыбачий аул, да и вообще все бедняки волости Кабырги не пойдут за ним, не поднимутся снова, как в шестнадцатом году? И к чему это все приведет, если среди богатых родов нет единства: в одну сторону тянет Ожар-Оспан, в другую — Рамберды?

Приехав домой, Танирберген тотчас отправил гонцов в разные аулы и уже на другой день собрал у себя всех аткаминеров этого края. Оповещенные начали прибывать к обеду. Приехали самые знатные баи — Мынбай, Жузбай, Жилкибай и дородный рыжий Рамберды. Услужливые джигиты, не дожидаясь, пока соберутся все приглашенные, начали резать баранов и ставить котлы. Огромные, начищенные до солнечного блеска, шумящие и клокочущие самовары, каждый в облаке пара, один за другим отправлялись в большой гостиный дом.

Целый день и целый вечер гости ели и пили. Отвалились от еды уже за полночь, подмяли под себя подушки, растянулись на коврах. Глаза у всех слипались, но надо было поговорить. Заговорили. Речь, как всегда, пошла сперва о конях. Припомнив, перебрав всех известных быстрых коней, добрались наконец и до белого аргамака Танирбергена.

— А в байге он когда-нибудь участвовал? — спросил кто-то.

— Вроде нет…

— Зря! Ведь этот аргамак, как птица!

— Чего там говорить… Он ведь той же породы, что и конь Кёр-Оглы: погонишься на нем— догонишь, удираешь на нем — не догнать.

— Апыр-ай, а? Да пусть весь мир треснет и перевернется, а надо, надо мне подружиться с каким-нибудь туркменом, чтоб заиметь такого тулпара, как аргамак мурзы!

Так воскликнул простодушный, глуповатый Жилкибай и даже по ляжкам себя ударил. Рамберды, сидевший рядом с ним, тут же уткнулся в подушку, давясь от смеха. Отсмеявшись, он поднял покрасневшее лицо, незаметно отер слезы. Потом, улучив момент, притянул за рукав Мынбая и замурлыкал ему на ухо, чтобы никто не слышал:

— Ойбай, до чего же он глуп! Он и в самом деле верит, что мурза заимел скакуна через дружбу с туркменами? Ойбай, ойбай… — махнул он рукой и поспешно отвернулся к стене, чтобы посмеяться как следует.

Начали стелить постели, и гости повалили на улицу. Рамберды опять взял за рукав Мынбая, отвел в сторону.

— Ну? Что ты обо всем этом думаешь? Интересно, зачем вызвал всех нас мурза?

— Кто знает, кто знает… Что-то задумал, конечно.

— Н-да… Хитер! Что хитер, то хитер— тут уж ничего не скажешь. Видал, какое угощение нам поставил? Неспроста это. Нет, неспроста!

— Поглядим, дорогой, послушаем. Ведь и скворца манят в силки кормежкой.

— Поглядеть-то поглядим, конечно, а вот что разбогател он теперь — это да! Силе-он!