Абдижамил Нурпеисов - Кровь и пот

До Кандыузека рыбаки дошли скоро. Мунке был прав: в заливе было тихо, волна с моря сюда не доходила, возле трясин и камышей стыли отраженные в воде утренние облака.

Едва подойдя, рыбаки начали выбирать сети. Сети колыхались и трепетали от биения обильной рыбы. Желтобрюхие сазаны и серебристые чебаки, белоглазки и черноглазки сверкали, как серебряные монеты на камзолах девушек.

— Ух, барекельде! — восхитился Еламан, вспомнив свою рыбацкую молодость. Рыба хлестала по воде, розовые в утреннем свете брызги высоко взлетали над лодками. Еламан, мокрый с ног до головы, швырял рыбу на дно лодки и смеялся. Давно не испытывал он такой радости. — Мунке, помогай! — покрикивал он. — Вот это рыбка!

Возбужденно кричали и на других лодках — куда ни глянь, всюду видны были сгибающиеся и разгибающиеся спины, слышался глухой стук рыбы о дно лодок.

И никто не заметил сначала, как из-за камышей разом показалось десятка два лодок Доса. Впереди всех на узкой белой лодке спешил Иван Курносый. Тихо и азартно покрикивая на гребцов, он стоял на носу с двустволкой в руках.

Неизвестно, кто первый заметил их, но рыбаки разом бросили работу и повернулись к Еламану.

— Весла, багры готовьте! — крикнул Еламан, нашаривая в ногах скользкий от рыбы багор. Положив багор поперек лодки, Еламан внимательно сосчитал рыбаков Доса. Тех было раз в пять больше, чем джигитов Мунке. У троих, кроме Ивана, были ружья.

— Апыр-ай! Они пойдут на все! — пробормотал Мунке.

— Ах дурак я, дурак! — ответил ему Еламан, с поздним сожалением вспоминая о спрятанной на заброшенном зимовье винтовке.

Иван Курносый издали начал целиться в Еламана.

«Постреляют нас!»— бессильно подумал Еламан и крикнул своим рыбакам:

— Ладно, джигиты, бросайте багры!

Рыбаки Мунке один за другим со стуком стали бросать багры в лодки. Джигиты Доса, разделившись надвое, стали заплывать с обеих сторон. Подплыв, Тулеу размахнулся веслом, хотел ударить Еламана, целил в голову. Еламан увернулся, весло гулко ударилось о борт, сломалось. Тулеу, задыхаясь, схватил соил. Еламан успел перехватить конец соила, вырвал, забросил далеко в воду.

— У, гад! Силу показывает! — заорал Тулеу. — Дайте ружье!

— Тихо, тихо! — Иван Курносый вклинился между лодками Еламана и Тулеу, положил ружье на колени, направил стволы на Еламана. — Пикнешь — пристрелю, как собаку, понял? — И тут же своим — Приступайте!

Джигиты Доса с наслаждением принялись забирать рыбу, весла, багры и сети. За полосой камыша и болот гудело море, в заливе Кандыузек было тихо, только люди — ругались и громко сопели.

Дос с ненавистью глядел на бывшего своего друга Мунке.

— Вот кого бы я утопил! — говорил он яростно. — Мало утопить этого старого черта!

— Топи, топи! — так же злобно отвечал ему Еламан. — Топи! Всех не утопишь!

— А ты, сволочь, не рыпайся особо! Объявился тут, зараза! Гляди, другой раз попадешься — живым не уйдешь!

— Ладно! Больше не встретимся. А встретимся — разойдемся по-другому!

— Поглядим…

Рыбаки Доса между тем начали уже перебрасывать рыбу в свои лодки.

Как ни крепился Еламан, но, когда увидел, как у рыбаков Мунке забирают сети, не выдержал.

— Что ж ты делаешь, Иван? — ужаснулся он. — Ведь царские времена прошли, а?

— Хо-хо! Теперь у нас времена Танирбергена!

— Значит, никогда не будет нам свободы?

— Смотри-ка ты! Свободы захотел? Твоя свобода — на каторге, сволочь! А эти, — повел он глазом по рыбакам Мунке, — эти завтра от голода выть начнут. А когда совсем уже загибаться будут, вот тогда и поговорим, кто тут главный: ты или наш мурза! Понятно?

Уже три дня в ауле Мунке никто не выходил в море. И уже три дня ни в одном доме не разводили огня под котлами. Кое-кто начинал уже поругивать Еламана.

— Черти его сюда принесли! Посадил всех на воду… Лучше бы он и не появлялся.

Но сильнее, чем голод, угнетало безделье. Раньше рыбаки все-таки выходили в море, возились с сетями. Раньше хоть надежда светила каждому: вдруг попадет хорошая рыба? Теперь никто не выходил из дому, и ругань в семьях стояла по любому поводу.

Еламан думал, думал и ничего не придумал, кроме как пойти поговорить с Танирбергеном.

Танирберген принял Еламана ласково. Он отдыхал в полуденный зной в своем прохладном шатре. Когда пришел Еламан, мурза поднялся с преувеличенной любезностью:

— Проходите, дорогой Еламан, проходите, садитесь…

— Я ненадолго… — хмуро буркнул Еламан.

— Почему! Будьте гостем. Эй, кто там!

В шатер поспешно вошли два дюжих джигита по главе с косоглазым гонцом и стали у двери. Танирберген улыбнулся и нанял расспрашивать гостя о здоровье. Насчет здоровья Еламан ничего не сказал, а сразу повел речь о рыбе. Красивое лицо мурзы поскучнело.

— Да-да… понимаю… — приговаривал он, слушая Еламана и глядя в сторону, а потом сказал — Море не мое. Хозяин на промыслах Темирке. Если хотите поговорить о рыбе, поезжайте к нему в Челкар.

У Еламана от гнева запылали уши.

— Так-так… Я понял тебя! — грубо сказал он и в упор поглядел на мурзу. — Тебе интересно стравливать наши аулы. Чтобы мы, как собаки, перегрызлись.

— Понимай, как хочешь, — надменно ответил мурза.

— Вот как, значит?

— Да, вот так…

Еламан не стал больше разговаривать, поднялся и ушел. Нукеры мурзы не тронули его, молча посторонились, когда он выходил. По дороге домой Еламан вспомнил опять о винтовке и опять пожалел, что не привез ее в аул.

К вечеру Мунке и Еламан придумали наконец себе занятие и пошли в овраг Талдыбеке резать ивовые прутья. Нарезав по охапке прутьев, они принялись плести морды. На другой день к ним присоединились другие рыбаки. Сначала никто ни о чем не думал — просто рады были, что нашлось занятие. И, только заготовив уже десятка полтора морд, спохватились, что их надо ставить только в тихих озерах и заливах. В открытом море в морду не зайдет ни одна рыба. Тогда все бросили работу и снова разошлись по домам.

— Ну как там у вас дела? — спросила Ализа, увидев возвращающихся домой Мунке и Еламана.

Мунке махнул рукой и отвернулся. Еламан молча прошел в дом, посадил сына на колени, взял домбру. Невеселая мелодия тихо задрожала в темной землянке. Мунке и Ализа слушали пригорюнившись. Еламан играл долго, пока не пришла Балкумис из аула Доса. На плоском сухом, как у матери, лице ее держалась злоба. Она принялась ходить из дома на улицу и назад, хлопала дверью и бурчала, ни на кого не глядя:

— Черт принес этого бродягу, каторжника! Подыхай тут с голоду из-за него!

Споткнулась мелодия, звякнув струнами, Еламан отложил домбру, поднялся и вышел на улицу. Солнце садилось. Он посмотрел на трубы землянок. Было время ужинать, но ни из одной трубы не тянулся дым. При виде женщин и детей Еламан опускал глаза. «Как же быть? — думал он. — Что делать? Бороться с Танирбергеном? Но как?» И он опять вспомнил о спрятанной винтовке и опять пожалел, что не привез ее с собой. Мысли его прервал нежный голос девушки. «Кто это? А! Это Айганша… А я совсем забыл о ней!»— мелькнуло у него, и он заторопился в дом.