Абдижамил Нурпеисов - Кровь и пот

— Ай, милая! — глухо сказала Кенжекей. — Моя жизнь на твоих глазах идет. Любила, нет ли — теперь мне прошлое кажется сном. Это весною земля расцветает, в тюльпаны одевается, а осенью, когда дождь и снег, какая краса у земли? Разве теперь не веет от меня осенней стужей? Что обо мне говорить! Будь ты счастлива!

— Милая моя женеше… — прошептала Айганша и нежно поцеловала Кенжекей в щеку.

Солнце уже зашло. Из-за далекого восточного горизонта надвигался мрак. Лишь самые верхние облачка были еще розовато освещены. В сумерках далеко разносился стеклянный плач одинокой чайки. Звала ли она своего супруга? Плакала ли над разоренным гнездом?

Айганша еще раз погладила Кенжекей, встала.

— Женеше, ты иди домой, — краснея, сказала она. — А я пойду к Мунке, к… в общем, в тот аул…

— Зрачок ты мой, что же будет, если брат узнает?

— Пусть узнает! — уже сухо, враждебно отозвалась Айганша и, не оглядываясь, пошла в сторону аула Мунке. Через минуту она пропала в сумеречной степи, среди зарослей камыша и курака…

— Они вчера, говорят, опять встречались, а? Да это еще что! Главное, не он к ней, а девка сама к нему прибежала! Бесстыдница, совсем очумела, а? Вот новость!

Так говорила по аулу Каракатын. Дошли ее слова и до Тулеу. Тулеу рассвирепел, поднял в доме шум и гром, загнал обеих своих жен в разные углы, хотел подождать, когда придет с работы Айганша, чтобы самому все у нее выпытать, но не дождался, выскочил на улицу и пошел к Мунке.

— А ну выйдем! — не здороваясь, запаленно крикнул он с порога.

— Что случилось, дорогой? — вежливо спросил Мунке, выйдя с Тулеу на улицу.

Тулеу водил языком по губам, подыскивая подходящие слова. Добродушие старого рыбака несколько утихомирило его, но он пришел ругаться. Он нагнулся, сорвал пучок травы, помял, подергал его, потом бросил в сердцах под ноги.

— Как перекати-поле, гонимое ветром, — начал он, заведя глаза, — да… как перекати-поле, оставив исконные земли, переехал я к вам. Да! Судьба не баловала нас… И сестренка моя — наша гордость. Я уж знаю, за кого ее выдать. А ты скажи своему… своему Еламану, чтобы он ее с пути не сбивал, понял?

— Ах, дорогой! Да, может, это сплетни…

— Ничего не сплетни!

— Ты что, своими глазами видел?

— Я не видел — другие видели.

— Кто же видел?

— А тебе-то что, аксакал? Лучше скажи своему кобелю: пусть не пялится на мою сестру, а то…

— А что?

— А то я ему охоту отобью. Я этого жеребца мигом оскоплю!

— Хорошо, я ему передам… Да ты и сам мог бы ему это сказать, а? Право!

— Нет, ты скажи!

Тулеу посопел, отвернулся и пошел, не попрощавшись. Поразмыслив, Мунке решил поговорить с Еламаном и медленно направился к дому Рзы.

Сегодня в ауле Мунке был редкий гость — Култума. Отморозив ногу на льдине, он оставил море и уехал куда-то далеко, к родным. С тех пор о нем не было ни слуху ни духу, и вот сегодня он вдруг приехал в гости к рыбакам. Рыбаки решили собраться в доме у Рзы, пошел туда и Еламан.

Когда вошел Мунке, его никто не заметил. Все глядели на Еламана и бойко подхватывали: «Э, пяле!» А Еламана было не узнать. Будто старый жырау, приосанившись, сидел он на высокой подушке, ни на кого не глядя, высоко вскинув голову, и пел озорную песню, подыгрывая себе на белой домбре:

— Уа-ай-де! — восхищались рыбаки.

— Бедняга, значит, совсем пропадает.

— Это он сам сочинил, что ли?

— Да ну, это же песня Сары Батака. Он ее сочинил, когда ехал домой из тюрьмы Жармола.

— Э, вон оно что! Ну, Еламан-то, может, и песню Сары поет, а сам про себя думает: не мешало бы и мне бабенку, а?

Мунке, дождавшись, пока поутихнут рыбаки, негромко позвал: — Еламан, родной, выйди-ка на минутку…

Еламан передал домбру Култуме, быстро поднялся и вышел вслед за Мунке. Далеко не пошли, присели на корточки в тени за домом. Мунке дословно передал весь разговор с Тулеу и выжидательно посмотрел на Еламана.

Еламан поразился откровенности Тулеу.

«Тулеу разъярился, как верблюд, — добавил Мунке. — Будь осторожен, ради бога!

— Что мне Тулеу! — после недолгого молчания сказал Еламан и выплюнул изжеванную травинку. — Меня другое мучает… Что думает девушка — это для меня поглавнее.

— Ну а если она не против?

— Тогда не отступлю.

— Убежишь с ней?

— Зачем? Приведу ее в свой дом, будет мне женой.

— Ай, смотри, дорогой! Кто тебе позволит? У нее два брата. Да что братья! Я вон слыхал, о ней Танирберген серьезно подумывает. Выследят, схватят — опять тюрьма?

— Ничего, я тоже не один.

— На кого же надеешься?

— А ты?

— Ой, милый ты мой! Где же у меня силы?.. Да и народ у нас теперь не тот, как когда-то. Где взять хотя бы того же Калена? А я теперь как старая птица карабай…

— Ну, ну… Выше голову, старина!

— Как тут голову поднимешь, когда на плечи сели?

— Вот что… Давно хотел тебе сказать: у меня ведь винтовка есть. Из города прихватил.

— Винтовка? Где?

— Припрятал. День езды отсюда. Боялся в аул везти. Боялся кровь пролить. А те не боятся, понимаешь? Ну раз они не боятся, то и мы…

Мунке посмотрел на Еламана и даже испугался. У того было такое же выражение, как в тот зимний день, когда убил он Тентек-Шодыра.

— Что ты задумал, дорогой? — со страхом спросил Мунке.

— Все старое, Мунке-ага… Опять бой. Пора опять собирать джигитов. Как в шестнадцатом году, помнишь? Эх, нам бы оружия раздобыть. Ну ничего, раздобудем!

— Не знаю, не знаю… — опасливо забормотал Мунке. — Может, ты и прав. Ох, великие перемены настают!

Не заходя домой, Еламан пошел на промысел. Он хотел вызвать Айганшу и поговорить с ней, прежде чем отправиться в путь за винтовкой.

Возле промысла его настиг вдруг истошный крик. Еламан испуганно обернулся. К промыслу скакал на неоседланном коне Судр Ахмет. Шляпа из кошмы съехала ему на глаза. Полы серого выцветшего чекменя распустились. «А говорили, что он поехал в Челкар, — растерянно подумал Еламан. — Или уже вернулся? Чего это он так вопит?»

Судр Ахмет, нещадно колотя ногами своего коня, пронесся мимо него.

— Аттан! Аттан! — вопил он. — Враг идет! Вра-а-аг!

У Еламана захолонуло сердце. Он остановился в нерешительности, раздумывая, идти на промысел или нет, потом повернулся и быстро пошел назад, в аул.

В ауле все рыбаки собрались на улице. Еламан еще издали увидел, как все возбуждены, как размахивают руками.

— А, Ел-ага! — встретили его. — Слыхал? На аулы Улы-Кум враг напал…

— Что за враг?

— Туркмены. Все из-за проклятого Танирбергена.

— Мстят за наш набег.

— За смерть…

— Говорят, поклялись отомстить казахам.