Сигрид Унсет - Крест

Вот тогда-то она и почувствовала первую каплю горечи в своем сердце. «Боже, смилуйся над моим сыном – не дай ему пережить тот день, когда он увидит, что отдал свою любовь тому, у кого все уходит промеж пальцев, точно вода или сухой песок…»

Ей уже раньше почудилось, будто с южной стороны она слышит в горах топот копыт; теперь он раздался снова, гораздо ближе. Это не были кони, отбившиеся от табуна. Это какой-то всадник во весь опор несся по холмам внизу в ущелье.

Она похолодела от страха: кто может так мчаться в этот поздний час? Говорят, что когда луна на ущербе, мертвецы скачут на север… Ей послышалось, что в отдалении за первой лошадью следуют другие… И все-таки она не двинулась с места. Она сама не знала почему – потому ли, что страх сковал ее члены, потому ли, что сердце ее так ожесточилось в эту ночь…

Топот приближался – всадник уже пересек вброд реку под самым лугом. Над зарослями ивняка блеснуло острие копья. Соскользнув с камня, она бросилась было назад к хижине, но в это мгновение всадник спрыгнул с коня и, привязав его к столбу, накинул на него свой плащ. Потом стал подниматься по склону – это был крупный, полный мужчина – Кристин узнала Симона.

Когда он внезапно увидел ее прямо перед собой в свете луны, он, как видно, испугался не меньше, чем вначале она.

– Иисусе, это ты, Кристин, или это?.. Что ты делаешь здесь в такой час?.. Ты ждала меня? – торопливо спросил он, с выражением сильного страха в голосе. – У тебя было предчувствие, что я приеду к тебе?

Кристин покачала головой:

– Я не могла заснуть… Что у тебя случилось, зять?

– Андрес тяжко болен, Кристин. Мы боимся за его жизнь. Ты здесь самая искусная лекарка… Вспомни, он сын твоей сестры. Согласна ли ты тотчас ехать со мной? Ты ведь знаешь, я не прискакал бы за тобой среди ночи, кабы дело не шло о жизни мальчика, – произнес он с мольбой.

Войдя в хижину, он повторил то же самое Эрленду, который сел на постели, заспанный и немного удивленный. Эрленд стал утешать свояка тоном человека бывалого: у таких маленьких детей порой от самой пустячной простуды начинаются горячка и бред; быть может, это вовсе не опасно. «Ты сам знаешь, Эрленд, я не прискакал бы сюда среди ночи и не стал бы просить Кристин ехать со мной, не будь я уверен, что сын мой борется со смертью…»

Кристин вздула уголья, подбросила топлива в очаг. Симон сидел, уставившись в огонь, жадно выпил молоко, которое она ему предложила, но от еды отказался. Он хотел отправиться домой, как только на сетер приедут отставшие от него спутники.

– Ты согласна, Кристин?

Он объяснил, что за ним скачут слуга и работница-вдова, которая тоже служит в Формо; эта достойная женщина может на время заменить Кристин на сетере. «Осбьерг хорошая, работящая женщина», – повторил он.

Подсадив Кристин в седло, Симон предложил:

– Ежели тебе все равно, мы спустимся по южному склону пешей тропой.

Кристин никогда не бывала на этом склоне горного кряжа, но знала, что там в долину ведет тропинка, которая крутыми уступами спускается лесом прямо к Формо. Она сказала Симону, что согласна ехать этой дорогой, но тогда его слуге придется отправиться через Йорюндгорд, чтобы захватить ее ларец и мешочки с луковицами и травами. Пусть он разбудит Гэуте, тот знает, где что лежит.

Проезжая берегом широкого болота, они пустили лошадей рядом, и Кристин попросила Симона еще раз подробно рассказать о болезни сына. Незадолго до праздника святого Улава все дети в Формо перенесли глоточную, но быстро поправились. И вдруг трое суток назад среди дня Андрес, который до этого с виду был совершенно здоров, занемог. Симон хотел взять мальчика с собой в поле и посадил его на телегу, но тут Андрес стал жаловаться, что зябнет. Симон обернулся и увидел, что у малыша зуб на зуб не попадает. А потом начались лихорадка и кашель, он стал харкать густой бурой мокротой, и при этом у него колотье в груди – но ведь он, бедняжка, даже объяснить толком не может, что у него болит…

Кристин всеми силами старалась утешить Симона. Теперь ей пришлось пропустить его лошадь вперед. Один раз он обернулся и спросил, не зябнет ли она. Симон предложил, чтобы она накинула его плащ поверх своего…

А потом опять заговорил о сыне. Он и прежде замечал, что мальчик растет хворым. Но нынешним летом и осенью он очень окреп. Это находила и его кормилица. Правда, в последние дни перед болезнью он был сам не свой и чуть что – заливался слезами. «Боюсь», – твердил он, когда щенята, играя, ластились к нему. А в то утро, когда он слег, Симон на рассвете принес домой подстреленных диких уток. Андрес всегда любил играть дичью, которую приносил отец, но тут закричал не своим голосом, когда Симон сбросил ему связку убитых птиц. Потом он все-таки взял их в руки, но испачкался кровью и совсем обезумел от страха. А нынче вечером он никак не мог заснуть, стонал, метался и вдруг закричал что-то о ястребе, который гонится за ним…

– Помнишь ли ты тот день, Кристин, когда гонец прискакал ко мне в Осло? «Теперь после твоей смерти в Формо будет сидеть род Дарре», – сказала ты мне тогда…

– Будет тебе, зять, не говори так, словно ты уже потерял сына. Господь и его милосердная мать сжалятся над нами… Это на тебя не похоже так падать духом, Симон…

– И Халфрид, моя первая жена, сказала мне те же слова, когда разрешилась мальчиком. Ты, наверное, не знаешь, Кристин, что у нас с ней был сын?

– Знаю… Но ведь Андресу скоро три года. А дитя труднее всего сберечь в первые два года жизни. – Но она сама чувствовала, что слова ее не могут его утешить. Они всё ехали и ехали. Лошади с усилием взбирались на кручи, вскидывал головы, так что звенели удила, – и больше ни звука в морозной ночи, только цоканье копыт и редкие всплески воды, когда они переходили вброд ручей: луна светила то высоко над ними, то где-то внизу, и когда они пробирались лощиной, вокруг щетинились скалистые уступы, зловещие как сама смерть.

Наконец они в последний раз поднялись на холм: внизу перед ними лежал весь поселок. Лунный свет заливал долину, река, болото и озеро дальше к югу блестели, точно серебро, среди мутневших полей и лугов.

– Нынче ночью подморозило и в долине, – сказал Симон.

Он спешился, взял под уздцы лошадь свояченицы и стал спускаться по крутому обрыву. Кое-где тропинка так стремительно уходила вниз, что Кристин не осмеливалась глядеть вперед. Симон подпирал плечом ее колено, а она крепко ухватилась рукой за круп коня. Изредка какой-нибудь камень, потревоженный лошадиными копытами, срывался вниз, на мгновение где-то застревал, а потом катился дальше, увлекая за собой груду других камней…

Наконец они спустились в долину. Они проехали ячменными полями к северу от усадьбы, мимо подернутых инеем снопов. В тишине светлой ночи над их головами зловеще скрипели и потрескивали ветви осинника.