Сигрид Унсет - Крест

…На клинке меча у самой рукоятки она заметила какие-то буквы и значки. Большей частью это были руны, которые не умели прочесть ни она, ни Арне. но монах взял меч в руки, долго вглядывался в него и потом произнес: «Pactum serva". На норвежском языке это означает: «Будь верен договору ".

/ Арне и брат Лейф много толковали о том, что большая часть имений на севере, которые Эрленд передал во владение жене в виде свадебного подарка, заложена и разорена. Они все придумывали, нет ли какого-нибудь средства их спасти. Но Кристин не хотела и слышать об этом – честь надлежит спасать прежде всего, она не желала никаких споров о том, законны или незаконны действия ее супруга. К тому же Арне причинял ей невыносимые муки своей болтовней, хотя намерения у него были самые добрые

Когда Арне с монахом, пожелав женщинам спокойной ночи, удалились в свои покои, Кристин бросилась на колени перед фру Гюнной, прижалась лбом к ее груди.

Выждав немного, старуха приподняла ее голову. Кристин поглядела на старую женщину, на ее тяжелое, отечное, точно вылепленное из желтого воска лицо с тремя глубокими морщинами на лбу, с проницательными, добрыми голубыми глазами, ввалившимся, беззубым ртом и кустиками длинных седых волос на подбородке. Это лицо склонялось над ней во многие трудные часы ее жизни – фру Гюнна присутствовала каждый раз при ее родах, один только Лавранс появился на свет без нее: тогда Кристин ездила домой проститься с отцом, лежавшим на смертном одре.

– Да, дитя мое, – проговорила фру Гюнна, положив руку на лоб Кристин, – мне случалось помогать тесе не раз, когда ты вот так падала на колени. Но в этой борьбе, моя Кристин, ты должна пасть ниц перед самой божьей матерью и молить ее помочь тебе выстоять до конца…

О господи, разве Кристин не делала этого? Она молилась и каждую субботу читала из псалтыря, блюла посты, которые наложил на нее архиепископ Эйлив, когда отпустил ее грех, раздавала милостыню и сама прислуживала каждому страннику, который просил приюта в их доме, не гнушаясь самыми грязными и убогими. Но теперь, выполняя все это, она уже не испытывала внутреннего просветления. Разумом она понимала, что просветление должно быть, но в сердце ее точно наглухо захлопнулись какие-то ставни. Как видно, это и была та самая духовная засуха, о которой говорил Гюннюльф. «Верующему христианину не подобает терять мужество, – поучал отец Эйлив. – Неуклонно твори молитвы и добрые деяния, подобно оратаю, который пашет, удобряет и сеет, – и тогда дай срок, и милосердный господь ниспошлет погодное время». Но ведь самому отцу Эйливу никогда не приходилось вести хозяйство усадьбы…

С Гюннюльфом ей не довелось свидеться в тот раз. Он находился на севере, в Хельгеланде, проповедуя и собирая пожертвования для своего монастыря. Вот какова была участь одного из наследников рыцаря из Хюсабю, а другой…

Но Маргрет, дочь Эрленда, несколько раз навещала мачеху в городской усадьбе. Купеческая жена приходила в сопровождении двух служанок; на ней была богатая одежда, вся так и сверкавшая драгоценностями, – свекор Маргрет был золотых дел мастер, так что в семье не было недостатка в золотых украшениях. Маргрет казалась довольной и счастливой, хотя детей у нее не было. Она, кстати, получила свою долю от отца. Господь ведает, вспоминала ли она когда-нибудь о злосчастном калеке, Хоконе из Гимсара. Говорили, что он едва передвигается по двору на двух костылях…

Но и в ту пору, казалось теперь Кристин, она без горечи думала об Эрленде. Тогда у нее в мыслях было только одно: самое страшное позади, и Эрленд снова свободен. Он сразу скрылся тогда у аббата Улава. Заниматься сборами и переездом, показываться в городе после всего случившегося – это было не под силу даже Эрленду, сыну Никулауса…

И вот настал день, когда, погрузившись на корабль, они поплыли через Трондхеймский фьорд; это была ладья «Святой Лаурентиус», та самая, которую Эрленд нанял перед свадьбой, чтобы везти приданое домой в Хюсабю…

Стоял тихий день поздней осени, даль фьорда отливала тусклым, свинцовым блеском; холодом веяло от всего мира, берега были испещрены тревожными белыми пятнами: первые бороздки снега на замерзших полях, первый снег полосами на синеющих лесами горах. Самые высокие облака, там, где небо было совсем синим, казались тончайшей мукой, развеянной ветром, дующим с поднебесья. Корабль медленно и неповоротливо огибал скалистый мыс. Кристин глядела на белые брызги пены под скалой и гадала, придется ли ей вновь мучиться морской болезнью, когда они выйдут в открытое море.

Эрленд стоял у поручней, у самого форштевня, с двумя старшими сыновьями. Ветер трепал их волосы и плащи.

Вот перед ними открылся Корсфьорд и за ним Гэуларус и песчаная коса в Биргси. Полоска солнечного света лежала на прибрежном холме, местами буром, местами белом от снега…

Эрленд что-то сказал сыновьям. Тогда Бьёргюльф отделился от поручней и, круто повернувшись, пошел на корму. Он двигался между пустыми скамьями для гребцов, нащупывая дорогу копьем, с которым никогда не расставался и которое заменяло ему посох. Он прошел почти рядом с матерью… кудрявая черная голова низко опущена, и глаза так сильно сощурены, что они почти исчезли за веками; рот его был упрямо сжат» Дойдя до юта, он спустился вниз…

Мать перевела взгляд туда, где остались двое – Эрленд и его старший сын. И вдруг Никулаус опустился на одно колено, словно оруженосец, приветствующий своего властелина, и, взяв руку отца, поцеловал ее.

Эрленд поспешно выдернул руку. Кристин только на мгновение увидела его смертельно побледневшее, искаженное лицо, когда он быстро отвернулся от сына, пошел на корму и исчез за парусом…

Они заночевали где-то в гавани, на одном из островков в шхерах Мере, ближе к океану» Теперь качка стала гораздо сильнее. Якорные канаты скрипели, корабль швыряло то вверх, то вниз. Кристин спустилась вниз, где должна была спать с Эрлендом и двумя младшими сыновьями. Ее тошнило, она с трудом удерживала равновесие, пол ходил ходуном под ее ногами; над головой раскачивался фонарь, затянутый пузырем; тусклое пламя все время мигало, а она пыталась справиться с Мюнаном и заставить его помочиться в щель между досками пола. Спросонья он испачкал постель и теперь кричал и отбивался от незнакомой жен-шины, которая называла себя его матерью и хотела ему помочь. В этот момент к ним спустился Эрленд.

Она не могла разглядеть его лицо, когда он еле слышно спросил:

– Ты видела Ноккве? У него были твои глаза, Кристин. – Эрленд коротко, с усилием втянул воздух. – Ты точно так смотрела на меня в то утро у ограды монастырского сада… когда узнала обо мне самое худшее… и отдала мне свою любовь…