Колин Маккалоу - Песнь о Трое

Наутро восьмого дня нам удалось пристать к берегу. Чтобы укрыться от свежего ветра, я завернулась в хламиду и принялась с интересом следить за разворачивавшимся передо мной действием. Никогда раньше я не видела ничего подобного. Наш корабль поставили на подпорки вторым, первым был корабль Агамемнона. Как только спустили лестницы, мне было позволено сойти на берег. Когда Ахилл прошел в нескольких локтях от меня, я подняла голову и приготовилась дать отпор, но он меня не заметил.

Потом прибыла домоправительница, веселая дородная женщина по имени Лаодика, и отвела меня в дом Ахилла.

— Тебе выпала редкая честь, голубушка, — ворковала она. — У тебя будет своя комната в доме хозяина, а это больше, чем есть у меня, не говоря уже о других.

— Но ведь у него сотни жен?

— Да, но они с ним не живут.

— Он живет с Патроклом, — сказала я.

— С Патроклом? — Лаодика усмехнулась. — Он жил с ним раньше, до того как они стали любовниками. А потом, пару лун спустя, Ахилл заставил его построить собственный дом.

— Почему? Непонятно…

— Очень даже понятно, если его знать! Ему нравится быть самому себе хозяином.

Гм. Что ж, возможно, я и не знала Ахилла, но я схватывала все на лету. Нравиться быть самому себе хозяином, а? Передо мной лежали кусочки головоломки, прямо как когда-то в детстве. Моей задачей было их собрать.

Этим я и занималась всю ту долгую зиму, оставаясь пленницей холода. Ахилл то уходил, то возвращался, довольно часто обедал в другом месте — иногда и спал в другом месте, полагаю, с Патроклом, беднягой, которому любовь, казалось, приносила больше мук, чем счастья. Остальные женщины приготовились меня ненавидеть, ибо я жила в хозяйском доме, а они — нет, но я умею находить общий язык с женами, поэтому мы скоро поладили; они передавали мне все сплетни про Ахилла, которые знали.

На него временами нападает болезнь, которая заканчивается каким-то мороком (они слышали, как он говорил о мороке); он может странным образом уходить в себя; его мать — богиня Фетида, дочь морского старца, которая может менять свой облик так быстро, как солнце прячется за облаками и выныривает обратно. Она умеет превращаться то в каракатицу, то в кита, гольяна, краба, морскую звезду, морского ежа, акулу; дедом его отца был сам Зевс; его воспитал кентавр, самое сказочное существо на свете — с головой, руками и торсом человека и остальным телом коня; гигант Аякс — его двоюродный брат и большой друг; он живет для битв, а не для любви. Нет, они не считали его мужем, любящим мужчин, несмотря на его двоюродного брата Патрокла. Но мужем, любящим женщин, он тоже не был.

Иногда Ахилл звал меня сыграть ему и спеть, что я делала с благодарностью — моя жизнь стала совсем бесцветной. И тогда он задумчиво сидел в кресле, слушая только наполовину, в то время как другая его половина уносилась туда, где не было места ни музыке, ни мне. Ни одной искры желания, никогда. Ни намека на то, зачем он держит меня у себя. Узнать, что скрывалось за словами Патрокла, когда я хотела прыгнуть в море, мне тоже не удалось. «Больше этому не бывать!» О ком это? Что случилось в жизни Ахилла такого, что убило в нем желание?

К своему огорчению, я обнаружила, что Лирнесс и отец все реже занимали первое место в моих мыслях. Я все больше и больше жила жизнью Асса, чем воспоминаниями о Дардании. Три раза Ахилл ужинал дома в одиночестве, и все три раза он приказывал, чтобы ему прислуживала я и чтобы других женщин в доме не было. Глупая Лаодика прихорашивала меня и опрыскивала духами, уверенная, что уж на этот раз я наконец стану его, но он ничего не говорил и не делал.

В конце зимы мы перебрались из Асса под Трою. Феникс плавал туда и обратно бессчетное количество раз, и постепенно все наши склады, амбары и казармы опустели, и в конце концов вся армия взяла курс на север.

Троя. Она была центром нашего мира и властвовала даже в Лирнессе. Царю Анхису или Энею это было не по нраву, но это была правда. Теперь Троя впервые предстала перед моими глазами. Неугомонный ветер расчистил ее долину от снега; украшенные ледяными гирляндами башни и шпили сверкали на солнце. Она была как дворец на Олимпе — далекая, холодная, прекрасная. Там жил Эней со своими отцом, женой и сыном.

Переезд под Трою почему-то тяготил меня, отчего — я не понимала; у меня участились приступы тоски, слез и беспричинного дурного настроения.

Шел десятый год войны, и оракулы, все как один, предвещали ее скорый конец. Не потому ли я роняла слезы? Зная, что, когда все закончится, Ахилл заберет меня в Иолк? Или боясь, что он продаст меня в качестве искусной музыкантши? Похоже, это было единственное, чем я могла доставить ему удовольствие.

Ранней весной ахейцы все чаще стали делать вылазки; теперь, когда все воины собрались в одном огромном лагере, требовалось огромное количество провианта, запасы которого постоянно пополнялись. Гектор устраивал засады, поджидая фуражные повозки, а ахейцы, например Ахилл с Аяксом, устраивали засады, поджидая Гектора. Я уже знала, как отчаянно Ахилл хотел сразиться с Гектором в битве; другие женщины говорили, дескать, его снедало желание убить наследника троянского трона. Весь день и полночи дом звенел от мужских голосов. Я знала всех вождей поименно.

Потом весна наполнила воздух влажными, пьянящими запахами, земля покрылась звездочками крошечных белых цветов, и воды Геллеспонта засияли голубизной. Почти каждый день происходили небольшие стычки; Ахилл еще больше жаждал встречи с Гектором. Но ему по-прежнему не везло. Ему так и не удалось сразиться с неуловимым Гектором. Так же как и Аяксу.

Хотя Лаодика и считала меня слишком высокорожденной, чтобы я выполняла работу прислуги, я принималась трудиться, стоило только ей уйти. Лучше было работать, чем без вдохновения вертеть в руках клочок ненужной вышивки, с трудом прокалывая ткань тупой иглой.

Одна из самых любопытных историй, которую рассказывали про Ахилла, была о том, как он наконец сделал Патрокла своим любовником после стольких лет дружбы, не имевшей никакого отношения к плотским удовольствиям. По словам Лаодики, это превращение произошло во время морока, насланного Фетидой. В это время, сказала она, наш хозяин особенно восприимчив к желаниям остальных, и Патрокл воспользовался представившейся возможностью. Такое объяснение показалось мне слишком банальным, ибо я не видела в Патрокле ничего, что указывало бы на подобную беспринципность. Но неисповедимы пути богини любви: кто мог бы предсказать, что меня тоже поразят ее чары? Возможно, правда заключалась в том, что Ахилл одел свое сердце в броню и во всех иных обстоятельствах был просто неуязвим.

Это случилось в тот день, когда я тайком убежала делать ту работу, которая нравилась мне больше всего: натирать доспехи, хранившиеся в отдельной комнате. И была застигнута врасплох. Вошел Ахилл. Его шаги были медленнее, чем обычно, и он не видел меня, хотя я стояла прямо перед ним с ветошью в руке и готовым оправданием. Лицо у него было усталым и осунувшимся, на правой руке брызги крови. Чужой крови! Я расслабилась. Снятый шлем покатился на пол; обеими руками он обхватил голову, словно пытаясь унять боль. Я дрожала в испуге, а он тем временем, путаясь в завязках кирасы, сбросил ее, а за ней и все остальное. Где же Патрокл?