Святослав Рыбас - Красавица и генералы

- У, зверюга! - вымолвил второй, отступая. - Убиваешь за кусок угля?

- Забирай своего варнака и убирайтесь, - посоветовал старик. - Я вас не трогал. Сами!

Мастеровой подошел к стонущему товарищу, отвел его руку от окровавленного лица и тоном, полным злой горечи, произнес:

- За что? Мы везем коксующийся для "Провиданса". Могли бы взять, да нельзя, нужен для обороны... Дай что-нибудь перевязать.

- Э, я вас не звал! - крикнул Родион Герасимович и хлестнул лошадей. Пошли!

Павла и Виктор сунулись было к раненому, но старик страшно выпучил глаза и, трясясь, заорал:

- Куда?! Назад!

Всю дорогу до хутора он торопился, боялся погони, оглядывался. Знал, что его наверняка не пощадят. А Витьку? Может, и Витьку не пощадят. Народ жестокий, так и норовит на чужое замахнуться, будь то вещь или жизнь.

Приехав на хутор, выгрузили уголь в сарай. Виктор все молчал, не пытался ни оправдать, ни осудить.

Павла нагрела воды и направила его мыться.

- Потом, - ответил Виктор и продолжал шуровать лопатой.

- Иди, тут без тебя управятся, - сказал Родион Герасимович.

- Потом, - повторил внук сквозь зубы.

- Ты чего носом крутишь? Я должен им отдать, а холода наступят околевать? Шли они чужие бороды драть, а остались без своей. Так им и надо!

- Мне перед пленными стыдно, - сказал Виктор. - Мы, русские, такие...

- Как все! - отрезал Родион Герасимович. - Турок я иль русский, я обязан защищать свое добро. Не будем защищать - сгинем.

Ему надо было вдолбить эту мысль внуку, чтобы тот постиг вечный закон, на который все обречены, если хотят жить. Он понимал, как в неопытной голове идет сравнение хуторской милой заботы и оборонной, державной, о чем кричал второй мастеровой, и, может быть, даже думается о снарядах, не поданных на позиции из-за старого деда. Но держава здесь ни при чем! Это байки для легковерных. Если держава будет отнимать у него больше, чем он может дать, она тоже сгинет.

В конце февраля семнадцатого года от Макария пришло письмо, написанное чужим человеком. Макарий сообщал, что контужен и ослеп, находится в Москве в госпитале, и просился домой.

Надо было ехать. Родион Герасимович и Хведоровна вызвали из поселка бывшую сноху с мужем. Наступил вечер, солнце уже село, и в курене зажгли керосиновую лампу.

Родион Герасимович находился в курятнике, где подтапливал печь. Стояли последние, должно быть, морозы, и было бы не по-хозяйски накануне тепла простудить птиц. Он подбросил угля, прикрыл устье и стал слушать потрескивание огня и наблюдать в щелку.

Макарий, сколько ты помучился! И ранило, и разбивался, а вот и ослеп. Что с тобой, слепым, делать?

Дед незаметно перешел на упреки, как будто Макарий был малолеток и нашкодил.

Хведоровна молилась за ослепшего внука, и ее звонкий сварливый голос звучал у Родиона Герасимовича в голове: "... не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке..."

Родион Герасимович вспомнил себя молодым и подумал, глядя на огонь: "Все кончается". Ему было жаль молодости, быстро превратившейся в этот курятник, в старуху Хведоровну, в сумерки.

Он зашептал молитву, потом вышел на баз и посмотрел на небо. Уже горела Вечерняя звезда, а за горизонтом поднимались багровые отсветы печей "Униона". Родион Герасимович представил закономерность жизни, которой все следовали, начиная с него, когда уходили от предназначенной судьбы. И он ушел от матери и отца и, оторвавшись от родного корня, расплачивался за свободу, пролив кровь, проломив голову сопернику-артельщику. Только создал это хозяйство, как стал отрываться сын; Сашка не побоялся ни подземного черта, ни ученой жены, надеялся, что под ногами прочная опора, хутор Родиона Герасимовича. Потом улетел Макарий. На очереди последний слеток... А Господь сверху глядит и говорит себе: все кончается, все повторяется.

Наконец-то приехали Анна с Москалем и Виктором и стали совещаться, кому отправляться за несчастным.

Хведоровна сказала, что уже много дней подряд Макарий плохо ей снился, и она говорила об этом Павле, собиралась заказывать священнику молебен, но Родион Герасимович посчитал, что хватит и свечки.

- Може, ты поедешь? - спросила старуха Анну. - Старого страшно пускать.

- Тогда уж мне ехать, бабушка, - сказал Москаль. - Пассажирские поезда нынче не того... Не успевают перевозить военные грузы. Доездились!

- То було бы краше, - кивнула Хведоровна. - А мы грошей дадим, я две курки сварю...

Москаль почесал свой утиный нос, усмехнулся и спросил:

- А три не сварите?

- Та хоть задавысь! - воскликнула Хведоровна. - Не две дам, а двадцать две.

- То ты верно рассуждаешь, Хведоровна, - сказал Родион Герасимович. Надо будет клетку-другую с курями захватить. Раз в тех краях туго с харчами, мы дорогу оправдаем. А ежели понадобится, можно курчонка в подарок поднести.

- Давай уж целый вагон загрузим, - сказал Москаль.

Он встал, вытащил из-за божницы старый календарь и принялся листать.

- Я поеду, - решила Анна. - Я мать, мне никто не посмеет отказать.

Родион Герасимович посмотрел на Москаля, заглянул в календарь и спросил:

- Не повезешь клетки, да?

- Не с руки, - ответил Иван Платонович, перелистывая страницу. - Хм! Вот вам... - Он протянул календарь Родиону Герасимовичу.

- Что? - вымолвил тот, прищурясь. - Прибавь свету.

- Воздухоплавание, портреты первых погибших авиаторов...

- Макарий, слава Богу, живой, - сказал Родион Герасимович. - И две клетки не велик труд. Мы доставим прямо на станцию. - Поглядев на Виктора, поворачивающего фитиль в лампе, остановил его: - Не надо...

- Скоро весна, тепло настанет, - ласково-настойчиво произнесла Хведоровна. - Выведем его на баз. Под солнечко... Ну, Москалик, не суперечь! - Она сильно потрепала Ивана Платоновича по плечу.

Москаль вытерпел эту крепкую ласку и повторил, что поедет в Москву, только без торговой цели.

- Ну что ты к нему прицепилась как репей?! - сердито воскликнул Родион Герасимович. - Я сам поеду. Витька, со мной пойдешь?

- Нет, ему учиться, - возразила Анна.

- Подождет учеба, - отмахнулся Родион Герасимович - Ученых кругом пруд пруди...

Москаль отложил календарь, повернулся к Хведоровне и сказал:

- Как, матушка, ты только дерешься али и кормишь гостей?

- А як же! - усмехнулась Хведоровна-Улюбленное мое дело гостей годувать смаженными курчатами.

Они двинулись в Москву уже в марте, переждав дома бурные события. На станции прямо на перроне играл духовой оркестр пожарной команды, жарко припекало солнце, суля раннюю весну и как будто посылая всевышнее благословение небывалому для страны обретению свободы. Виктор шел в распахнутой шинели, краем глаза видел свой красный бант, улыбался, ожидая чего-то. Он был избран членом гимназического комитета, вошел в комитет общественной безопасности, дал телеграмму на имя председателя Государственной Думы, в которой говорилось: "Приветствуем Новое Правительство, вводящее свободную Россию в новую гражданскую жизнь, и приложим все усилия к воспитанию подрастающего поколения в духе свободы, правды и добра". Виктор не совсем понимал, о каком подрастающем поколении написал, но ему было хорошо, славно и хотелось делать хорошее.