Святослав Рыбас - Красавица и генералы

Он не хотел думать, что Нина ничем не одурманена, что ей больно в своем доме видеть орду кочевников и что в ней поднимается волна оскорбленного патриотического чувства.

Он сам был одурманен! Ему казалось, что он начальник над этими мамаями, а на самом деле они терпели его, потому что он им не мешал. Чем он мог их вдохновить? Грабежом чужого? Борьбой с теми, для кого дорого отечество?' Или мелкой завистью лакея?

Нина будто по-прежнему спала, и сквозь сон к ее глазам подступали слезы, и она видела себя то на сцене народного дома, то с Григоровым, то среди горнопромышленников. Кто этот офицер, предавший своих боевых товарищей? Новый Стенька Разин? Ему же нет места ни в одном круге жизни - ни у земледельцев, ни у промышленников, ни у рабочих.

Она забыла, как многие ждали ее разорения, как она просила денег у Каминки и как повел себя Симон. Прошлые беды уменьшились, они были чуть ли не родными, а новые беды были страшны.

И начался исход Нины и Виктора с родной земли на чужбину, начался незаметно в те минуты, когда она шла на кухню распорядиться накормить отряд. На следующий день ей, как шахтовладелице, объявили требование уплатить чрезвычайный налог, который должен был идти на зарплату рабочим и для организации работы на шахтах. Маленький Миколка, дружок Виктора по прошлым годам, пригретый Ниной, привез бумажонку с требованием и на словах передал, что уплатить непременно нужно, иначе сделают обыск и арестуют. Он презирал разбитых врагов, не склонен был к состраданию и на вопрос о Москале и Рылове ответил, что они знают, куда Миколка поехал, и не собираются вмешиваться.

Виктор не поверил торжествующему глупцу, который радовался унижению помогавших ему, словно мстил за помощь, и поехал в поселок разыскивать Москаля и Рылова. Он гнал лошадь рысью всю дорогу, ни на секунду не переходя на шаг, и пожилая пятнадцатилетняя кобыла, еще помнившая, должно быть, сына и отца Григоровых, настоящих наездников, удивлялась спешке молодого человека, едущего не в сторону степи, а туда, откуда всегда несло кислым дымом, куда ездили не верхом, а в рессорной баянке или санях.

Виктор подъехал к дому, ввел лошадь во двор. У открытого сарая кто-то возился. Он окликнул Леську, она не ответила. Подойдя к сараю, он никого не заметил. Было тихо, ветер качал веткой вишни. Лошадь хрустела по снегу.

- Леська! - сказал он. - Чего прячешься, толстоногая?

Она вышла из полумрака с ведром угля и сказала, что испугалась чужого и что дома никого нет: хозяйка - на хуторе, а раненый ушел в совет.

Виктор стал поворачивать лошадь. Леська еще добавила, что теперь буржуйке Григоровой приходит конец, вкладывая в это темное слово презрение и насмешку.

Он не обиделся, лишь бросил, чтобы она не повторяла Миколкины глупости, и поехал в совет.

Все прохожие, казалось, насмешливо смотрели на него, словно думали: конец!

В сером воздухе отдавало непривычной свежестью, над металлургическим и трубопрокатным не было дымных хвостов. Жизнь в поселке остановилась и должна была накапливать силы для продолжения, взять эти силы у Нины.

Он нашел Москаля и Рылова, желтых, с покрасневшими глазами, стал доказывать им, просить, но они глядели точно сквозь него, то ли спали, то ли одурели от невозможности оживить голодный обмерзший поселок. В конце концов человек с подвязанной на косынке рукой, тот, кого вынянчивали, пряча от казаков, предпочел оборвать Виктора и предупредить, что не подчиняющихся совету объявят контрреволюционерами и предадут суду. Но Виктор тоже не услышал или не. понял, что говорит Рылов. Кого объявят? Иван Платонович, Господи, что тут с вами?

Москаль сморщил свой утиный нос, будто ему припекло чихнуть, но не чихнул, а так и остался со сморщенным носом, озадаченно глядя исподлобья на пасынка.

Виктор перестал замечать Рылова, принялся втолковывать Москалю про Нину, а тот слушал, думал, потом сказал, что нужно платить рабочим.

Это был какой-то другой Москаль. Или на него так повлиял Рылов, которому лишь бы разрушать.

И Виктор, хоть не хотел хвалиться, потребовал, чтобы Рылов уплатил долг за спасенную жизнь, а не жалил, как змеюка, тех, кто поближе.

До Рылова дошло, что на него давят. Он не испытывал никакого чувства благодарности к старорежимным типам и возвышался над ними, мысля только обо всех и не умея пожалеть одного. Он просто не понимал, чего добивается москалевский пасынок. Как можно тысячи человек ставить в зависимость от одной вдовушки? Почему гимназист горячится? Такие горячие гимназисты уже сбегаются под крыло есаула Чернецова, с щенячьей храбростью воюют против красноармейцев. Они не были так уж безобидны. Поэтому парня следовало арестовать и обезвредить.

Правда, Москаль не позволил арестовать. Двурушник Москаль не решается отбросить поклонение семейным богам, хотя на словах - за интернационал и партийную дисциплину. И, проверяя товарища, Рылов спросил его, что, может, окажем снисхождение? И конечно, тот был за снисхождение. Ценой сотен голодных пролетариев?! Вот куда тебя заводит мелкобуржуазная среда, Иван Платонович, эдак ты сам скоро очутишься на вражеском берегу рядом со своим пасынком (ишь как зыркает парень!) и его пострадавшими от революции друзьями. А где добывать хлеб для рабочих, Иван Платонович, помнится, у твоей родни есть богатый хутор? Позволишь ли наведаться туда?

Москаль расправил могучие вислые плечи и стукнул по столу, словно забивая гвоздь в этот хутор. Не возражал.

Рылов забрал у него хутор, но взамен ничего не уступил, и Виктору было сказано, чтобы Григорова готовила деньги.

Виктор еще не успел переступить порога, как Рыдав, не таясь, предсказал Москалю:

- Когда-нибудь он нас живыми в землю зароет.

И он угадал состояние Виктора. Боже мой, что за люди вылезли на свет Божий в эти страшные минуты гибели родных углов! К кому обращать взор? В ком искать спасения? На что уповать?

Молчит старая лошадь, нет ее хозяев, лежат они в холодной земле, а их души скорбят по гибнущим. Молчат заводские и рудничные гудки, чисто небо над головой, лишь ветер гонит стаи ворон да скрипят высокие раины вдоль дороги. Господь, ты видишь это? Неужели ты отвернулся от нас и нельзя больше верить в твою справедливость, в твою силу! Неужели надо было убить бессильного страдальца, приведенного в наш дом, и взять грех на душу вместо того, что было содеяно по твоим заповедям! Неужели ты не спасешь?

Нет ответа. Господь милосерд к страждущим, но, видно, он знает, кто больше страждет, и Виктор не заслуживает его внимания.

Вблизи дороги синеет гора рудничной породы, какая-то старуха выбирает куски угля, и ветер обвивает черную юбку вокруг тощих ног. Виктору не хочется на нее смотреть, на нее сейчас смотрит Господь.