Святослав Рыбас - Красавица и генералы

- Что же вы, Нина Петровна? - воскликнул Евгений Васильевич. - Зачем вам этот мальчишка, отпустите заради Бога!

Его фигура отражалась в стеклянном шкафу, набитом справочниками и сочинениями отечественных беллетристов. Со стен на него глядели портреты Толстого и земляка - таганрожца Чехова. Он разводил руки и протягивал их к Нине. Сына отдать было жалко, неужели она не понимает?

Из-за дверей доносился крик супруги и какой-то грохот.

- Вы нас убиваете, - печально сказал Колодуб.

- Нам нужно найти триста спартанцев, триста готовых на подвиг, возвышенно ответила Нина. - В сердце вашего Саши горит...

- Что она говорит! Что она говорит! - покачал головой инженер. - Вы с ума сошли. Он ребенок, а вы взяли с него слово... Отпустите его! Разве вы не знаете, что каждый день оттуда привозят убитых?

Нина смотрела на перепуганного Колодуба и думала, что этот приверженный демократическим началам человек не хочет ничем пожертвовать, чтобы уберечь свой дом, и ждет жертвы от других.

- Позовите Сашу, - сказала она.

Колодуб толкнул дверь и закричал:

- Александр!

Но вместо юноши вошла Колодубова супруга. Ее лицо было в красных пятнах, она качала головой и твердила, чтобы муж не пытался ее удерживать.

За ее спиной Нина увидела Сашу, одетого в гимназическую шинель.

- Авантюристка! - воскликнула жена Колодуба. - Думаете, мы не знаем? Хотите выслужиться, втереться в доверие!.. Патриотка... Неизвестно, как вы добыли ваши кредиты!

Нина видела, что им страшно. Она улыбнулась в ответ и позвала гимназиста.

- Вы учили про царя Леонида и спартанцев? - спросила она у него. - Они погибли, но спасли родину.

Колодуб снова взмахнул руками:

- Боже мой, что за жизнь в России? Непременно погибать, непременно брать налог кровью! Что мы за люди? Либо давим кого-то, либо сами погибаем. А смотрите, как в Европе, как делают мудрые англичане - компромисс! Надо искать компромисс! Саша, ну какой из тебя солдат? Знаешь, что Каледина Брусилов отстранил от командования, он не понимал духа армии, противился демократизации. А в дни корниловского мятежа он не решился выступить. Он не верит в себя! Он не может победить!

Нина взяла с дивана изящное светло-зеленое пальто, купленное в модном магазине, шапочку из серого каракуля, оделась, взяла саквояж.

- Спасибо, Евгений Васильевич, за кров, - сказала она. - Не я увожу Сашу. Если не он, то кто защитит вашу дочь от насилия, а ваш дом от разгрома?

- Но они не звери, с ними можно договориться, - снова возразил Колодуб и оглянулся на жену. Нина вышла из кабинета.

Маленький юноша преданно глядел на нее. "Убьют - подумала она. Ребенок еще!"

* * *

И она забыла про Виктора, он растворился в десятках молодых мужчин, привозимых с передовой. Госпиталь располагался на проспекте Ермака, где теперь она часто бывала, спеша открыть свой лазарет. Вспоминала Макария, как он насмешливо говорил о героизме и пульке в живот. Да, никакого героизма не было. Было другое - тяжелые раненые покорно ждали конца, ходячие беспрекословно помогали санитаркам и сестрам, врачи оперировали и днем и ночью. Весь род человеческий представал в упорядоченной госпитальной жизни, опираясь на патриархальную, старорежимную мораль. Над умирающими светило старое русское солнышко общинного мира.

В "Донских Областных Ведомостях?" Нина в течение нескольких дней печатала объявление об открытии при содействии общины сестер милосердия и общества Красного Креста летучего санитарного отряда для помощи раненым. По объявлению к ней обратились инвалид русско-японской войны, попросивший двести рублей, отставной военный фельдшер, участвовавший в боях на Щипке, и старшеклассница женской гимназии, стремившаяся повидать знакомого офицера из отряда Семилетова. Нина ожидала другого и была разочарована.

Донская столица как будто оглохла и ослепла, не желая знать, что близится ее последний час.

Полная горечи и мрачной энергии, Нина направилась в госпиталь проситься в санитарки или сестры. Время было дневное, дул морозный ветер, сыпал легкий снег. О недавней оттепели ничто не напоминало, и липы с белыми акациями, растущие вдоль проспекта, блестели льдом.

Из открытой форточки послышались стройные звуки рояля, потом запнулись, выровнялись, и она узнала дивный концерт Чайковского. Но музыка уколола ее душу, как будто совершалось кощунство. Нина подняла голову и мысленно спросила: "Ты видишь? Мы идем к черту и смеемся. Кому нужно разорить наше гнездо?" Музыка как будто говорила: "Живем, живем!" Нина пришла в госпиталь, когда привезли с вокзала новую партию раненых. Подводы с синими полузамерзшими юношами стояли во дворе. Кто-то стонал. Большинство спокойно смотрели в небо и ждали, когда за ними придут.

Бои шли уже в двенадцати верстах, у Персиановки. Значит, чернецовцы оставили Лихую.

Нина шла вдоль подвод, вглядывалась в лица и, боясь встретить Виктора, думала сразу обо всем - о сыне, о гибнущих юношах, беспечных обывателях, русской междоусобице.

Серые, голубые, карие, зеленые глаза смотрели в небо. Все были живые. Снежинки таяли на восковых лбах. Зачем понадобилось их мучить? Триста спартанцев из урока древней истории! Против вас были тьмы персов, и вы спасали родину от чужеземцев... А русские мальчики, читавшие о подвигах у Купера и Майн Рида, не поверившие своим отцам... И вдруг она узнала круглое лицо, черные волосы, карие глаза. Саша Колодуб! Он лежал на второй подводе, прикрытый запорошенной пушистым снегом гимназической шинелью. Так быстро? Нет, этого Нина не ожидала. Так быстро!

- Саша, куда тебя?

- Мне не больно, - утешающе вымолвил он. - Нужна операция.

В ноги. Обе ноги разможжены. Страшно смотреть на заскорузлые от крови сапоги.

Зачем она подбила его? Много ль он добился на поле брани?

- Я был возле пулемета, - сказал он. - Нина Петровна... Не бросайте меня... Маме не говорите...

Подошли санитарки, возчики и доктор в шинели поверх халата, стали перекладывать Сашу. Его ноги, привязанные к каким-то дощечкам, стукнули по ручкам носилок.

- Перебили, что ль? - равнодушно спросил один возчик.

Нину будто по сердцу резануло. Вот народная благодарность?

Она пошла рядом с носилками, ощущая, что с этим дремучим безразличием невозможно бороться, но наперекор всему думала, что пусть невозможно, но она будет, будет бороться.

В приемный покой Нину не пропустили. Она поднялась к начальнику госпиталя, там ее оттянуло от края пропасти, в которую она заглянула, и где отрезали ноги ни в чем не повинному мальчику, и повело на вокзал к другим раненым, прибывающим в холодных вагонах с передовой.

Что случилось? Куда закатилось русское солнышко? Куда девалось наше милосердие?

Но надо было действовать, расширять приемный пункт в лазарет, и она, раздавая налево и направо маленькие квадратики керенских двадцаток и сороковок, освободила комнаты от столов, внесла походные кровати, затем привезла из госпиталя постельное белье и одеяла и послала в аптеку за перевязочными материалами и медикаментами. К вечеру лазарет уже принял тяжелораненых и присланные из общества донских врачей два молодых доктора как могли облегчали им страдания. Но где сестры, санитарки? Лазарет есть, а еще нет людей, порядка, сострадания. Начальник госпиталя смог прислать только трех женщин, одну сестру и двух санитарок, и то - сестра была недовольна перемещением.