Святослав Рыбас - Русский крест

Главнокомандующий оглянулся в последний раз и направился к катеру.

Было два часа сорок минут пополудни, тридцать первое октября 1920 года.

До Босфора шли долго. Пароход был перегружен и сильно кренился на левый борт, поэтому все с мольбой смотрели на небо, боясь ветра и бури. Но море спокойно гнало легкие волны, гнало день, другой, третий. И все забыли о страхе утонуть. Мучились в очередях за хлебом и кипятком. Самым страшным сделались теснота и тоска. Вот еле разняли сцепившихся офицеров в очереди возле гальюна. Вот на верхней палубе кто-то передвинул чужой чемодан и едва не был застрелен...

На пятый день кончился уголь. Ночью пошел дождь. Пароход качался в темноте, поблескивали мокрые леера и брезенты. С носа доносилось причитание. Женский голос пел что-то неразборчивое, оплакивая, как все знали, убитого мужа и умершего ребенка. На ней не обращали внимания.

Ярко вспыхнул электрический фонарь. Громко заговорили в рупор, и из темноты выплыли синий и красный огни.

Зазвенела цепь. Со стороны огней тоже откликнулись в рупор. Затопали шаги.

- Всех мужчин просим... Погрузка угля...

Всю ночь с приблизившегося миноносца перегружали уголь.

Женщина пела и пела.

Нина подумала сквозь дрему, слыша ее стоны: "Я тоже... Она плачет... Я тоже плачу..."

Послышался старческий громкий резкий голос:

- Туманы и мглы, носимые ветром...

Голос замолчал, потом снова донеслось:

- Туманы и мглы, носимые ветром...

Еще один тронулся. Или душа, отрываясь от родины, кричала первое, что приходило на ум?

Сквозь дрему Нина подумала об Артамонове. Может быть, там ему будет лучше? В Севастополе многие остались. Ведь война кончилась, и красных теперь не очень боятся. В конце концов красные тоже люди, им тоже хочется мира.

Но все-таки - жалко было Артамонова!

Утром пароход взяли на буксир с американского крейсера "Сен-Луи", и на седьмой день исхода из Севастополя вошли в Босфор, встали на рейде Мода.

В утренней дымке было видно бухту Золотой Рог, белые дворцы Константинополя и мечеть Айя-Софию, легендарную для каждого православного святыню, некогда бывшую храмом Святой Софии.

Все. Путешествие окончено. Россия - только на палубе, а кругом Турция.

На рейде стояли десятки и десятки судов*. Мутная вода стального цвета была усеяна апельсиновыми корками, несколько турецких лодок скользили по ней, неслись призывные возгласы:

- Эй, кардаш!

Нина знала, что "кардаш" означает "приятель" и что лодочники будут выменивать лаваш, халву на часы и кольца. Это уже было.

Впрочем, к пароходу никакие фески еще не приближались.

Беженцы неотрывно смотрели на город, загадывали судьбу. Злоба и раздражение улеглись. Хоть и опротивели все друг другу, но чувство опасности действовало сильнее.

Вдруг крепко, слаженно запели казаки:

Ой да разродимая ты моя сторонка,

Ой да не увижу больше я тебя!

Сперва Нине пение показалось нарочитым, но песня быстро подчинила ее, отодвинув в ее душе эгоистическое ощущение. Рождалась надежда, что не может быть все конченым.

* * *

"Приказ по войскам 1 армии. 5/18 ноября 1920 г.

Константинополь. "Алмаз".

1

Приказываю в каждой дивизии распоряжением командиров корпусов всем чинам за исключением офицеров собрать в определенное место оружие, которое хранить под караулом.

2

В каждой дивизии сформировать вооруженный винтовками батальон в составе 600 штыков, которому придать одну пулеметную команду в составе 60 пулеметов.

3

К исполнению приступить немедленно и об исполнении донести.

Генерал-лейтенант Кутепов".

Пока на рейде Мода в карантине под желтыми флагами стояли пароходы с гражданскими беженцами и госпиталями, первые суда с воинскими частями были направлены в город Галлиполи на берег Дарданелл.

Казаки должны были разместиться на острове Лемнос и у городка Чаталджи отдельно от армии, а Главнокомандующего французы оставляли в Константинополе, лишая его связи с войсками.

Должно быть, французы рассчитывали на то, что лишенная командования, разбитая, выброшенная в приближающуюся зиму армия быстро рассеется и исчезнет.

21 ноября Галлиполи - маленький, полуразрушенный со времен англо-французского десанта городок увидел два больших парохода "Саратов" и "Херсон". И увидел первую кровь русских, пролившуюся на глазах местных турок и греков.

Городок, бывший в древности Херсонесом Фракийским, видывал много жестокости. Здесь прошел персидский царь Ксеркс и, разгневанный бушующим Гелеспонтом, велел выпороть море цепями. Здесь стояли крестоносцы. Здесь томились в неволе запорожские казаки и русские солдаты Крымской войны...

К пароходам поплыли лодки-каики с лотками, полными пончиков, инжира, апельсинов, рахат-лукума.

Изможденные русские спускали на веревках кто что мог. Все борта были облеплены людьми с веревками в руках, с веревок свешивались ботинки, часы, рубахи.

Александр Павлович Кутепов, плечистый, бородатый человек с маленькими медвежьими глазами, старался не глядеть на этот базар. Он ему был неприятен и унижал. Солдаты перестали быть воинами, сейчас должно было начаться самок страшное для армии - разложение.

Перед Кутеповым лежал белый каменный город с мокрой от дождя полоской набережной и зелеными пирамидами кипарисов и тополей.

Он вспомнил, что во время русско-турецкой войны за освобождение болгар русские вплотную подошли к Галлиполийскому полуострову, но из-за перемирия дальше не пошли. А вот он - дошел. Из варяг - в греки.

В бинокль было видно, что на набережной появились французские чернокожие солдаты. Встречали.

Кутепов приказал адъютанту:

- Через три минуты прекратить базар.

Отдавая это приказание, он знал, что три минуты пролетят мгновенно и кто-то не успеет закончить свой торг. И знал, что сделает с опоздавшими: расстреляет.

Но может, обойдется? Может, научились?

Кутепов никогда не отменял приказов и не пощадил ни одного виноватого.

Он посмотрел на часы. Пора!

Побежали конвойцы ловить жертвы.

Конечно, он не ошибся: задержали двух, вытаскивающих на веревках хлеб.

- Кто они? - спросил Кутепов.

- Рядовой Технического полка и вольноопределяющийся Дроздовского полка.

- Свезти на берег. Расстрелять.

Он поднял бинокль, снова стал разглядывать лилипутский городишко.

После тяжких боев на Перекопе, после унижений бегства - лишать жизни героев? Как же его возненавидят!

Но пусть возненавидят, лишь бы скорее очнулись. Если понадобится, он расстреляет и сотню героев, зато восстановит армию.

И больше об этом происшествии Кутепов не думал.

Поскольку Первая армия, которой он командовал, была сейчас сведена в корпус, он больше не был командующим армией. Но ничего от этого не менялось. Все равно он оставался самым старшим воинским начальником здесь, в Русской армии. Армия еще жила. И пока она жила, были живы все, герои и павшие духом - все, на ком была русская форма. Армия становилась единственной надеждой на то, чтобы уцелеть в международной толпе и чтобы, не приведи Господь, не попасть к французам в концентрационный лагерь.