Алексей Домнин - Дикарь

Впереди якута мчались лайки. Они то скрывались в снежной пелене, то возвращались назад и нетерпеливо повизгивали.

А якут уже еле брел, наклонившись телом вперед и цепляясь за снег. Только чуть запорошенный след упряжки был перед глазами.

Над лесом кружились легкие осторожные снежинки.

В чуме старого якута валялось на полу раздавленное круглое зеркальце, на него таращил глаза белобородый старик с иконы…

А по таежным селениям и стойбищам на лошадях, на оленьих упряжках, на собаках ехала, мчалась, шагала Нажива, неся с собой горе и голод. Сотни, тысячи соболиных шкурок валились и валились в ее бездонный мешок. А она требовала: «Мало, мало, мало!»

Охотники, подчиняясь ее воле, снова и снова уходили за дорогим зверьком.

Оскудели безбрежные русские леса соболем. Его преследовали и уничтожали без жалости, без раздумий. В шестнадцатом веке только из части покоренной Сибири вывозили по двести тысяч шкурок в год. В девятнадцатом вся Сибирь смогла поставлять только сто тысяч. А в начале нашего века добыча его сократилась до тридцати тысяч. Редкостью стал он на Урале, в Якутии, на Алтае. Только в самых глухих и дальних таежных уголках еще хоронился зверек.

Почти исчез в забайкальских лесах самый дорогой баргузинский соболь, шкурка которого — темная и пышная — ценилась особо.

Беда грозит таежному зверьку — быть совершенно истребленным.

Пройдет немного лет, и его не станет совсем. И невозможно оградить его от гибели, если не обрубить загребущие лапы Наживе.

…Вот что мог бы рассказать Дикарь об истории своего рода, если бы мог это сделать.

Так думал Костя.

— Между прочим, — сказал он жандарму, — даже история этого зверька приводит к мысли о необходимости революции.

Жандарм недоверчиво посмотрел на лес, на Костю и сердито задергал усами.

Поселился Дикарь на склоне двугорбой горы. Здесь стоял лохматый кедрач. Он был настолько густ, что подгнившие великаны не могли упасть и умирали стоя, опершись обломанными сучьями на плечи соседей. Когда налетал ветер, они скрипели, словно жалуясь на старость.

Внизу под густой хвоей было сыро и сумрачно даже в солнечный день. Сквозь обомшелые трухлявые колодины пробивалась молодая поросль. Дикарю понравились эти дебри. Выше в гору кедрач редел, на пустырях выпирали из земли тяжелыми лбами серые каменные глыбы, потрескавшиеся, заросшие ржавой травой и мхом. И в густых зарослях, и в расщелинах скал соболь всегда мог укрыться от любого недруга.

На склоне, из-под одного и того же камня начинались две речушки, бежавшие в разные стороны. Они возникали из чистых и всегда бормочущих родников. Светлые струйки то прятались в мох, то катились по каменистой ложбинке, подтачивая толстые уродливые корни лохматых великанов. И вдруг, словно вырвавшись из плена, они торопливо сбегали в крутые овраги и там текли уже спокойней, скрытые пахучими влажными листьями смородины и папоротника.

В ельнике у оврагов держались пугливые рябчики, дальше, где начинался молодой березняк, хоронились глухариные выводки. Не было недостатка и в белке. К зиме нальется душистым соком смородина, вспыхнут ярким румянцем рябины и свесят тяжелые гроздья, потемнеют орехи в кедровых шишках. Чем не житье соболю!

Однако Дикарь чувствовал беспокойство. Он без труда мог добыть себе пищу и был сыт. Но какая-то непонятная сила гнала его из гнезда, и он рыскал по тайге ночи и дни. Стал раздражителен и зол. Иногда уходил от своей горы на полсотни верст. Он не знал, что ищет, зачем с отчаянным упрямством мечется по тайге.

Увидев однажды филина, сидевшего у ствола березы, он не юркнул, как обычно, в заросли. Шерсть вздыбилась на загривке, в черных глазках сверкнул злой огонек. У филина были острые длинные когти. Соболь боялся когтей бесшумной ночной птицы. Но сейчас был день, и Дикарь был зол. Он прыгнул на березу, филин закрутил головой и смотрел по сторонам невидящими зелеными глазами. Вдруг птица распластала широкие мягкие крылья. Соболь рванулся ей на спину. Филин опрокинулся и неловко упал в траву. Птица скрипела клювом, когти ее судорожно сжались и стали медленно разжиматься. Дикарь, урча, сдавил ей горло.

Соболь ушел, не взглянув на свою жертву. Жадно ловил он запахи земли и леса, слушал тихие шорохи тайги.

Над тайгой пламенел июль. Ласковый июль с долгими и грустными закатами, светлыми звездными ночами и седыми росами перед зарей. Лес был настоен густым ароматом хвои, буйного разнотравья и цветов.

Июль — месяц соболиных свадеб. Томимый неясной тоской одиночества, Дикарь искал себе подругу.

Однажды дрогнули его чуткие ноздри — и зверек замер, охваченный неясным трепетом. Он чуял след соболюшки.

Тайга дремала, облитая бледным светом луны.

Дикарь, невидимый и неслышный, бежал по следу соболюшки. То исчезал во мраке под навесом тяжелой хвои, то мелькал в лунном островке, и темная шкурка вспыхивала серебром.

Рядом со следом соболюшки возник другой след, след чужого соболя. Дикарь зло скребнул по траве лапами. Глухая ярость закипела в нем.

Дикарь настиг их на узкой поляне над оврагом. Соболюшки не было видно, а чужой соболь носился вверх и вниз по стволу ели. Он был меньше Дикаря, у него был светлый бурый мех с темной полоской на спине.

Дикарь заурчал. Соперник замер, выгнулся и припал к земле.

Две юркие тени метнулись навстречу друг другу и свились в клубок. Дикарь с маху опрокинул соперника, рвал, кусал, царапал. Тот впился ему в заднюю лапу. Дикарь взвыл от боли и злости. Он дергался, волочил соперника по земле, но тот не разжимал зубов. Дикарь, извернувшись, укусил его в нос. Тот фыркнул и отскочил. Попятился и вдруг исчез в траве.

Дикарь не стал его преследовать, не стал и зализывать раны, побежал к соболюшке, притаившейся в зарослях.

Соболюшка была маленькой и озорной. Она весело прыгала перед Дикарем и вдруг, перемахнув через него, скрылась в густых ветвях ели. Это была их свадьба. Свадьба без пира и гостей, один на один, но свадьба веселая, живая, с бесконечными играми в прятки и состязаниями в ловкости. Среди буйных таежных цветов и трав они то скакали, затевая игру, то неторопливо шли рядом…

Так и остался Дикарь жить в том кедраче на склоне горы, который приглянулся ему сначала.

Шла зима. Первая метель заметалась в тайге. Белые вихри крутились в зеленой хвое. Ветер, прорываясь снизу, бросался под широкие платья кедров, шумел и сыпал снег на хрупкую, тронутую морозом землю.

Шубка Дикаря стала густой и пушистой. По цвету была такой же темной, почти черной, как летом. Из всех соболей только баргузинские не светлеют зимой. На брюшке Дикаря мех был буро-желтоватым, а на груди красовалось яркое оранжевое пятнышко.