Ахмед Боков - Сыновья Беки

– Приехал, чтобы поднять тревогу, – ответил Хусен, тяясело дыша.

– Какую тревогу? Что случилось? – посыпались со всех сторон вопросы.

– Помолчите, дайте человеку сказать, – унял всех Торко-Хаджи. – Что за тревога, сын мой?

Гинардко, словно у него что-то застряло в горле, выпучил свои похожие на бычьи глаза и весь обратился в слух.

После трех-четырех дождливых дней показалось наконец солнце. Если на рассвете небо еще и было пасмурным, к полудню оно основательно прояснилось. Легкий ветерок гонит лоскутные облака к востоку. Глянешь с перевала на Алханчуртскую долину – и скользящие друг за другом огромные тени на миг вдруг покажутся похожими чем-то на молотильные токи.

Хасан лежит и от нечего делать все смотрит то вверх, то вниз, стараясь понять, какая тень какому облаку принадлежит. Сегодняшний день кажется ему раем по сравнению с минувшими. Накануне из-за дождя нельзя было ни на минуту сойти с коня, а перевал надо было охранять и в том случае, если бы вместо дождя на голову падали камни. И несмотря на то что караульные поочередно заворачивали на хутор Тутаевых погреться у печки, домой Хасан все равно вернулся мокрым с головы до пят. Хорошо еще, что дождь был теплым, хотя по времени ему бы уже пора быть холодным.

Сжалилась природа над людьми – осень стоит отменная, еще ни разу иней не выпал. А кукуруза, которой Хасана потчевали на хуторе, была вкусная и молодая, как летом! «Неплохо это было, – подумал Хасан, – сидеть перед очагом и грызть поджаренные до красноты початки».

Скоро, однако, ляжет иней, и все уже будет по-иному. Зелень повянет, кукурузы молочной не поешь, да и на земле не полежишь, только если костром отсушишь площадку… Впрочем, может, все это наконец кончится?… Не одному же Хасану надоела волынка – и не война тебе и не мир, а народ мается. Охранные посты все увеличиваются. В караул теперь приходится выезжать через день. Люди болеют по осенней погоде. Дожди и промозглые ветры донимают. Вон и Хусен приболел. Хасана, правда, пока еще бог милует, но ему, как и другим, от этого не легче. Скорее бы уж к одному концу.

Магомед-юртовские казаки тоже выставляют охранение. Они сейчас – горцы и казаки – похожи на петухов, что нахохлились и выбирают момент: кто первый клюнет.

Особенно беспокойны казаки. Днем и ночью сторожат. Не могут забыть, как месяц назад ингуши заняли Ахки-Юрт, Шолхи, Ангушт. Боятся, как бы и на них не напали.

Враги революции специально подстрекают казаков на вражду с ингушами. Они-то и используют историю этих сел, в свое время для раздора отнятых царем у горцев я переданных казакам. Советская власть помогла горцам вновь обрести свои села, свои очаги. Что же до Магомед-Юрта, казачьей станицы, ингуши и не думают ее занимать, но подстрекатели всячески подзуживают казаков, вселяют в них безосновательный страх и тем насильственно разжигают раздоры и ненависть между народами.

Чего только не передумал Хасан, лежа на пригретой солнцем траве. Неподалеку, расположившись передохнуть, сидят другие караульные. Хасану видно лицо Амайга. Как завороженный слушает он бывалого человека с впалой щекой. Это Шапшарко. Щека у него такая от ранения – досталось как-то, когда однажды ходил за Терек коней угонять. Хасан слышал от него самого рассказ об этом.

Сейчас Шапшарко снова занимает народ воспоминаниями.

– Копь был отменный, – довольно цокает он языком, – как бы Терек ни бушевал, переплывал его, да с таким бравым видом, словно воды ему всего по колено. Бедняга сдох. На кол в изгороди напоролся. А все из-за жены. Огород, видишь ли, ей нужен, ну, и понятно, изгородь поставить потребовала. Во дворе, где есть конь, нельзя иметь низкий забор. Никогда у меня больше его не будет, где бы я ни жил…

Из-за раны в щеке Шапшарко говорил шамкая.

– …Э-эх, – продолжал он, – не конь это был – друг и товарищ. Верный из верных. Если бы не он да не бог, меня бы уж давно рыбы слопали. В то утро конь пронес меня сквозь пули и перенес через Терек. И до самого дома он шел галопом. – Шапшарко потрогал ямку на щеке. – Я от этой раны не в силах был сидеть и прилег ему на шею. Он мог увезти меня, куда вздумал бы. Порой я даже не понимал, то ли по воздуху он меня несет, то ли по земле. Так или иначе, я оказался не где-нибудь, а в своем собственном дворе…

Шапшарко раскурил самокрутку, затянулся и продолжал:

– Говорят, наши предки считали, что ни женщине, ни лошади верить нельзя. О женщине они, может, и правильно думали, а вот о лошади совсем нет. Воллахи, я не отдал бы своего коня и за тридцать женщин. А привык он ко мне, чтоб ему на том свете в раю быть, словно вырос у меня во дворе.

– Ты его, наверно, из-за Терека привел? – спросил молодой парень по имени Хакяш. Его тонкие губы, и так почти не видные, в улыбке совсем исчезли.

– Не с той стороны, а с нашей, – ответил Шапшарко. – Из села, что лежит за Гушко-Юртом. Вернее, с окраины этого села. В ту ночь я ходил в набег вместе с кабардинцами. Увели мы одиннадцать коней. Два досталось мне. Один – тот, о котором я говорю, и еще. Русскому одному из этого села за помощь нам тоже дали двух коней.

– Удачно вам подвернулся нужный человек!

– Кто ищет, тот, говорят, всегда находит, – ответил Шапшарко, погладив подбородок.

– Не мешал бы нам сейчас такой человек.

– Для чего? Чтобы помог коней казачьих угнать?

– Коней не коней, – улыбнулся Хакяш, – а помог бы нам разузнать, что думают казаки: нападут они на нас или нет.

– Про это я не скажу. Но если соберетесь угонять лошадей, я готов! – И Шапшарко весело засмеялся.

Хакяш недобро глянул на него и сказал:

– Эх, Шапшарко, а не хватит ли хапать? Не один ведь грех на тебе лежит.

– Грех? – презрительно усмехнулся Шапшарко. – Чего же я такое нахапал? Вон тот конь, что пасется? Другого-то ничего не укажешь.

– От краденого мало проку…

– Краденое, краденое! Ты считаешь грешным то, что взято у человека, который сидит на чужой шее? А? У бедняка, кто бы он ни был – горец или казак, я еще ни разу ничего не взял. А владельца этих двух коней сами казаки ненавидели.

«Не Фрол ли это был? – подумал Хасан. – Похоже, что он». Хасан слышал, что после него кто-то увел у Фрола оставшихся лошадей.

– Давно ты увел у этого человека коней? – спросил Хасан.

– Да порядком. Примерно за год до войны с германцем. А что?

– Так. Сдается мне, знаю я его.

– Здоровяк такой из себя. С большой черной бородой. На краю села жил. Уж не собираешься ли мстить мне за него? – Шапшарко хитро глянул на собеседника.

Хасан принял эти последние слова как насмешку. Он покосился на Шапшарко и сказал:

– А как же? Он мой приятель!

– Похоже, что так. Не то зачем бы тебе спрашивать о нем? – Но никто не проронил ни слова. – До сих пор я еще не встречал человека, который вмешивался бы в мои дела…