Александр Спешилов - Бурлаки

И сразу окрест сгустилась тьма, мягко опустилась и окутала нашу стоянку. Мы оказались в самом центре колеблющегося оранжевого круга, над которым таинственным шатром нависли темнота и тишина. И только внизу, под песчаным склоном, поблескивала от нашего костра тяжелая, медленная, словно маслянистая, текучая вода.

Мальчишка наш смотрел на огонь зачарованно. Пристроился на камушек, подпер кулаками голову, притих и смотрел неотрывно — мечтательно и задумчиво. И так же задумчиво он вынес следующее свое определение:

— Лучший на свете костерщик — дядя Саша.

Мы промолчали. Что могли сказать мы на это? Мы, подмастерья, занимались ведь только черновой работой. Мы делали только заготовку, только подмалевку, так сказать, общей картины, а самые главные мазки, самые из них важные, бросил на холст своей уверенной рукой мастер.

В удивительном рюкзаке Александра Николаевича нашелся, конечно же, и «общий котёл», укладисто заполненный всяческими нужными предметами.

Нашлось там несколько картофелин, и лучок, и пакет с лавровым листом, коробочки с перцем, с солью. Нашлась алюминиевая миска, появилась деревянная ложка (не в пример нашим металлическим), большой складной нож с защелкой… Рюкзак казался бездонным. Мальчишка с любопытством, удивлением и восхищением прослеживал за движением каждого предмета, извлеченного из этого волшебного рюкзака, и тем, как все это ловко и споро шло в дело.

А потом, когда до предела насытился ухой, ароматной и действительно припахивающей дымком, он отвалился и со вздохом сказал:

— Лучший на свете уховаритель — дядя Саша.

Мы молча согласились. В самом деле уха была отменная. Александр же Николаевич, блеснув в свете костра очками, с интересом и хитринкой спросил мальчугана:

— А ты, парень, много ль на своем веку ухи похлебал?

— Много, дядя Саша. Пять раз. — Подумал и добавил: — А может, и шесть.

— Значит, сегодняшняя, считай, седьмая. Хорошее число.

— А чем хорошее число семь?

— Это, брат ты мой, долгий разговор. А у тебя, гляди, глаза смыкаются. Погоди, сейчас мы тебе постель изладим.

Через пять минут для мальчишки было сооружено нечто вроде гамака — из колышков, хвойных лапок и распотрошенных наших рюкзаков. Уложив мальчугана и накрыв его стеганкой, Александр Николаевич наказал:

— Спи. Рыбак должен хорошенько выспаться, А разбужу я тебя рано. И чтоб у меня не хныкать, когда будить стану.

— Нет, дядя Саша, — засыпая, ответил мальчик. — Я понимаю, рыбацкая дисциплина.

— То-то и оно, брат.

Вы думаете, Александр Николаевич забыл про нас, устраивая малыша? Вы думаете, что мы нежились, мечтательно покуривая и полеживая? Как бы не так. Нам он поручил немедля, не откладывая «на потом», чистенько вымыть в реке, а потом в полном порядке уложить всю посуду — котелок, миски, ложки. Посуда любит чистоту, приговаривал он, а в походе тем более, а потому отскабливай, пока не засохло.

Наутро, порыбачив еще и наловив разнокалиберной мелочишки, мы порешили идти на ближние пойменные озера. Там наверняка добудем кое-что покрупнее. Рыбака никогда не оставляет надежда выудить «вот такую!». Но как быть с мальчуганом — ведь до озера добрый час убористой ходьбы под палящим солнцем. Критически оглядев малыша, Александр Николаевич опросил его:

— Тезка, ты в походах бывал?

— Бывал! — бодро ответил Саша. — С детсадиком.

— Понятно. Раз пять или даже шесть?

— Много! — уверенно ответил Саша. — Со счету сбился.

— Гм-гм… Пройти пять километров сможешь?

— А это далеко?

— Это надо шагать целый час. Без остановок и привалов.

— Ну, дядя Саша! Целый час я могу и бегом.

— Бегом не надо. Пойдем рыбацким шагом. Согласен? Только чтоб мне в пути не хныкать и не проситься домой!

— Ну, дядя Саша! — с упреком возразил Саша.

— Ладно, — наконец решил наш предводитель. — Надевай рубашку с длинным рукавом, надевай фуражку, и давай проверим твои обутки.

Он тщательно осмотрел сандалии, прикидывая, насколько они мальчугану по ноге, насколько просторны и достаточно ли разношены. И наконец вынес свое «добро». И мы двинулись. Впереди шагали Александр Николаевич и Саша. Шли мы по лугам и кочкам, спрямляя путь. Совсем ощутимо стало припекать солнце с прозрачного неба. Идти было трудно. Вскоре Саша запросил пить.

— Так и быть, — подумав, но не переставая шагать, сказал Александр Николаевич. — В настоящем походе пить не рекомендуется. Но для тебя на первый случай мы допустим маленькое исключение из этого правила. Но сделай вот так…

Он приостановился, отвинтил на фляжке пробку, заставил Сашу сначала прополоскать рот, выплюнуть воду и только потом сделать два глотка. Только два глотка. Не больше. И спрятал фляжку в свой рюкзак.

Мы с приятелем тоже изнывали от жажды. Нам бы тоже хоть по два глоточка. Но мы стойко держались. Нам ужасно не хотелось терять остатки своего мужского достоинства перед лицом мальчишки и мастера. Мы безропотно несли свою тяжелую ношу. А она и впрямь с каждым шагом становилась вроде бы тяжелее.

— Во время похода болтать не принято, — заговорил между тем Александр Николаевич, обращаясь к своему спутнику. — Надо беречь дыхание и не сбивать ритма своего шага. Но мы с тобою, тезка, немного поговорим. Ты знаешь, что такое ориентир?

— Нет, дядя Саша, — честно признался тот.

— Сейчас узнаешь. Во-он, видишь на том пригорке сосенку с пышной кроной? Высокая, с шапкой.

— Вижу.

— Вот это наш ближний ориентир. Чтобы с прямого пути не сбиться и не плутать понапрасну. Дойдем до той сосны, определим склонение чуть вправо. Только сначала осмотримся и наметим следующий ориентир. Понятно?

— Понятно.

— А компас ты хоть раз в руках держал?

— Откуда мне, дядя Саша!

— Сейчас мы с тобой по компасу определимся.

Из кармашка все того же рюкзака появился и сверкнул на солнце изрядно потертый старинный латунный компас. И начались бесконечные разговоры на предмет «норд-ост-зюйд-вест». И о магнитном полюсе. И о Большой Медведице, которая указывает на Полярную звезду. И вообще чуть ли не о всей Вселенной… Нам с приятелем было понятно (да и Александр Николаевич сам после признавался), что весь этот нехитрый маневр был затеян с единственной целью: отвлечь мальчугана от тягот трудного пути. Но слушать и нам было увлекательно. И мы тоже забывали о врезавшейся в плечи тяжести я о неудобстве для такой ходьбы наших городских башмаков.

Когда мы наконец достигли цели, вольно раскинулись на мягчайшем, желанном, зеленом приозерном склоне и блаженно вытянули гудящие ноги, шестилетний философ сделал еще одно логическое умозаключение:

— Лучший на свете путешественник — дядя Саша.

И мы немедленно согласились.

— Да! — сказали мы в один голос. — Ты прав! Так сказал Заратустра!