Юрий Мушкетик - Семен Палий

Савва поймал ночного мотылька и стал с нарочитой внимательностью разглядывать его. Палий улыбнулся: странно было видеть большое, грубоватое, с торчащими усами лицо Саввы рядом с нежным, прозрачным тельцем мотылька. Савва вытянул губы и легко подул на мотылька.

— Почему ты при мне не захотел с послами говорить?

— Потому, что думаю говорить с ними не только при тебе.

— При ком же еще?

— Завтра к нам приедет посланец Мазепы Роман Проценко, так я хочу поговорить при нем.

— Зачем при нем? Чтоб показать Мазепе нашу покорность?

— При чем тут покорность? Разве ты не догадываешься, зачем они приехали?

— Пленными обменяться.

— Не только. Они станут уговаривать нас заключить с ними договор, — вернее, перейти к султану на службу.

— А Проценко, значит, прислан за нами наблюдать? Ты думаешь, легко будет Мазепу обвести?

— Я и не намерен его обводить. Разве только припугнуть немножко: Мазепа в Москву донесет, что к нам со всех сторон подъезжают; может, тогда и царь скорее согласится к себе принять.

— Как бы эти переговоры при Проценке нам во вред не пошли.

— Думаю, что нет. Вот к лучшему ли будет, того не ведаю.

— На мою думку, так все вроде к лучшему идет.

— Ну, мне пора, спать хочется… Ты ко мне шел?

— Я… да нет. Проходил мимо, вижу, ты куришь…

Ночью Палий вдруг проснулся от легкого прикосновения Федосьиной руки к плечу:

— Семен, поднимайся, Цвиль просит выйти, обоз какой-то пришел.

Палий быстро оделся, вышел на крыльцо. Ночь была тихая, светлая. За садом, как бы заглядывая через верхушки яблонь и груш, яснел месяц, заливая неживым, бледным светом двор и улицу, золотя крест на куполе церкви, которая высилась вправо через дорогу.

На крыльце Палия поджидал Цвиль и еще какой-то невысокий человек.

— Батько, — зашептал Цвиль, — обоз московский, порох, свинец, ружья нам привезли, вот старший над обозом.

Палий крепко пожал протянутую ему руку.

— Вот спасибо большое. Будет, чем шляхту угощать. Величать-то тебя как?

— Это неважно, Иваном зови. Где нам выгружать товар свой? Красный товар тебе привезли.

— Сколько возов?

— Восемь.

— Прямо во двор въезжайте, вон к тому хлеву, а потом мы уже в погреб перетащим. Цвиль, позови казаков на помощь.

— Не нужно. Сами управимся, посветить бы только.

Семашко, который тоже оделся, зажег в сенях сальный фитиль и, прикрывая его полой, понес к хлеву.

Тихо поскрипывая колесами, во двор один за другим въезжали возы.

Когда возы были разгружены, Палий подошел к Ивану.

— Ну, теперь пусть хлопцы задают волам корм и в хату идут, потом будем на ночь устраиваться.

Но Иван сказал, что не велено им задерживаться в Фастове, они должны затемно уехать из города.

Тогда Гусак и Семашко погрузили на один из возов барило оковитой, бочонок меду и полмешка сала. Прощались возле ворот. Возы, так же тихо поскрипывая, выехали со двора и медленно двинулись вдоль улицы, оставляя за собой серое облако пыли.

Месяц почти спрятался за деревьями, и на двор легли длинные тени.

Проценко приехал на другой день утром. Палий посадил посла Мазепы рядом с собой за широкий дубовый стол и извинился, что не может сейчас принять его как следует, ибо ждет послов от хана; вот когда их примет, тогда, дескать, и поговорить можно будет с глазу на глаз.

Вдоль стен горницы уже сидели и стояли сотники и казаки. Ага вошел. При виде стольких людей он недовольно поморщился, прищурив и без того узкие щелочки косо прорезанных глаз.

— Я хотел поговорить один на один…

— У меня нет тайн от своих людей. Позови толмача.

Вошел толмач. Ага немного помялся, но решил говорить.

— Пан полковник, хоть ты уже много лет водишь казаков в наши земли, однако хан прощает тебе все. Нет более ласкового сердца, чем сердце хана…

Ага ждал, как отзовется Палий на эти слова, но тот молчал. Тогда ага продолжал:

— Хан приказал мне спросить у казаков: не пора ли положить конец нашим войнам? У хана довольно врагов, и зачем казакам Палия умножать их число? Ведь и у полковника врагов тоже много…

Сказав это, ага дернул бровью, словно хитро подмигнул Палию. Сотники насмешливо посматривали на посла Мазепы, но когда Проценко, в свою очередь, взглядывал на кого-нибудь из них, тот равнодушно отворачивался, словно происходящее вовсе его не занимало.

Савва, сидевший рядом с Проценко, легонько толкнул его локтем:

— И что ты будешь делать? Чуть ли не каждый месяц едут: не от короля, так от хана, не от хана, так от молдавского господаря, не от господаря, так от самого султана. А батько всем отказывает.

В горнице продолжал звучать резкий гортанный голос аги:

— Еще хан повелел мне спросить тебя: не захочешь ли ты помогать хану, когда ударят его тулумбасы, призывая войско на битву? Хан сразу же выдаст деньги на тяжары, [19] Тяжары — воинские обозы. на военное снаряжение и лошадей.

— У нас свои есть! — крикнул из угла Цвиль. Однако толмач сделал вид, что не слышит его слов.

— Значит, стать на службу к хану? — спросил Палий.

Ага утвердительно кивнул головой.

Палий окинул взглядом сотников:

— Что мы ответим на это послу хана?

— Пусть едет, с чем приехал.

— Не там ищет хан прислужников.

— Слышишь, посол, что моя старшина говорит?

— Хан велел спросить тебя, Палий, не согласишься ты хотя бы такой договор составить, чтобы жить нам отныне в мире, не переступая наших границ?

Палий снова посмотрел на сотников.

— И договора не надо. Надоело нам его слушать. Передай хану… — начал было Зеленский.

Но Палий перебил его:

— Не будет и договора. Езжайте, послы, и расскажите хану, что слышали. Передайте хану казацкий поклон и в подарок лучшего коня, какого имеем. Думаю, хану не стыдно будет сесть на такого коня.

Палий легким наклоном головы дал понять, что прием закончен. Едва обескураженные ханские послы вышли, как Палий, по привычке засунув руку за пояс, поднялся из-за стола:

— Теперь давайте посоветуемся, как будем держать оборону против шляхты. Трудно нам отбиваться в одиночку, своими силами.

— Напишем письмо гетману, пусть снова просит царя принять нас под свою руку. Если нельзя принять под свою руку Правобережье, так мы все с женами и детьми перейдем на тот берег, — отозвался Цвиль.

— Посол отвезет его гетману и от себя, что нужно, доскажет, — добавил Андрущенко.

— Я тут остаюсь, так гетман наказал, — отозвался Проценко.

— Лесько, — обратился Палий к полковому судье, — пиши! Мы все будем говорить, что писать. Сегодня и отправим письмо.

Письмо писали долго, кричали, спорили. И все время поглядывали на Проценко, зная, что и тот непременно от себя отпишет Мазепе. Палий меньше всех говорил, что писать, лишь когда кто-то продиктовал: «Нам придется ухватиться за хана». Палий добавил: «…как утопающий хватается за протянутую ему бритву, так нам за него придется ухватиться…»