Андрей Серба - Полтавское сражение. И грянул бой

— Сказано. Но какое отношение сия истина имеет к России? Державе, предводительствуемой умным, полным сил Государем, соединившим в себе качества мудрого правителя, дальновидного политика, удачливого воителя? Державе, которая со временем только крепнет и раздвигает свои пределы, а не хиреет и не погружается в пучину братоубийственных смут, как то случилось с италийским и византийским Римами.

— Россия крепнет и раздвигает пределы? — Глаза Мазепы насмешливо блеснули. — Но разве не происходило то же самое до определенной поры с обоими Римами? Разве не владел италийский Рим половиной известного тогда мира? Разве не простирались владения византийского Рима в Европе, Африке, Малой Азии? Однако наступает предел, после которого захват новых земель ведет не к увеличению мощи державы, а к ее ослаблению, а покорение и присоединение чужих народов не усиливает державу, а неизбежно подводит ее население к междоусобицам и кровавым смутам. Так и случилось с обоими Римами, когда они перешагнули пору расцвета и покатились к закату своего могущества и к началу конца их существования как великих империй. Москва, похоже, не удосужилась изучить ошибки своих старших собратьев и, повторяя их, намерена разделить незавидную судьбу предшествовавших ей Римов.

— По-твоему, Россия повторяет ошибки прежних римских империй? — ледяным тоном спросил Кроковский.

— Отче, я не сказал, что Москва точь-в-точь повторяет роковые ошибки предшествовавших ей Римов. Я лишь предположил, что она, похоже, не изучила должным образом их ошибки и может серьезно поплатиться за это. А ошибок, которые я имею в виду, две. Первая в том, что Россия без удержу рвется на западе к Балтике, а на востоке в просторы Сибири, на севере все дальше уходит в дали Студеного моря, а на юге пробивается к черноморским и каспийским берегам. Как бы не оказаться ей в роли жадной собаки, подавившейся чересчур большим куском мяса! Ведь именно неуемная жадность сгубила италийский и византийский Римы, когда они растянули свои границы до того, что в конце концов попросту не смогли защитить их...

— Названная тобой ошибка касается только Римов, предшественников Москвы, — перебил Мазепу митрополит, — Россия не зарится на чужое, она лишь желает возвратить себе то, что утратила в результате татарских нашествий и войн Смутного времени. Разве не стояла Киевская Русь твердой ногой на берегах Балтики, а разве не звалось Черное море прежде Русским?

— ...Вторая ошибка обоих Римов в том, — спокойно продолжал гетман, словно не слыша слов Кроковского, — что они растворили свой родной народ в массе народов и племен, потеряв собственную самобытность, прежде всего качества, которые вознесли их над соседями и позволили стать их победителями. Тесное общение и смешение с покоренными инородцами способствовали проникновению в среду коренных римских граждан слабостей и пороков покоренных ими народов, и рядом с любовью к Родине, верностью долгу, гордостью в их душах стали уживаться лицемерие, стяжательство, трусость. Зато оказавшиеся в составе римских империй ранее отсталые народы, перенимая от истинных римлян их науку, культуру, искусство, со временем поднимались до уровня и все больше начинали тяготиться своей зависимостью от Рима, не упуская ни единого благоприятного случая для обретения некогда утраченной независимости. Становясь меньшинством в созданных ими империях, коренные римляне теряли свое стержневое предназначение, утрачивали главенствующее положение и, в конце концов, подрывали силу своего народа-победителя...

— В Российской державе нет народа сильнее, нежели великороссы! — вновь перебил Мазепу митрополит. — А если к ним присовокупить нас, малороссов, их братьев по крови, вере, языку, нам вкупе не страшны никакие скопища инородцев, замысли они козни супротив державы или Государя.

— Покуда не страшны, отче, покуда. А вот растянет Россия свои границы вдоль вновь присоединенных на западе и юге земель, отправит на освоение дикой Сибири, как в ненасытную прорву, десятки и сотни тысяч исконных славян, будь то велико- или малороссы, не будет знать покоя, защищая и обустраивая завоеванные территории, и придет час, когда инородцы, не представлявшие прежде для державы опасности, станут для нее наиглавнейшей угрозой. А что дело обстоит именно так, они уже подтвердили, обнажив свои клыки во время мятежа Стеньки Разина. Кто поддержал его? Казаки? Нет. Да, были с ним гультяи — разбойнички казачьих кровей из тех, кому все едино, кого грабить — кызыл-башских купцов, царские караваны, русских бояр, однако родовые казаки не только не пошли за Стенькой, но захватили его в полон и выдали на суд Государю. Русские крестьяне? Тоже нет. Да, пристали кинему горькие пьяницы и те лодыри, что нос воротят не только от работы на помещика, но и на самого себя, но истинные хлеборобы-труженики отшатнулись от Стеньки. Зато к нему слетелась тьма мордвы, чувашей, черемисов, татар, башкир и прочих инородцев, не столь давно ставших российскими подданными. Что их привлекло к Стеньке, кстати, со многими своими ханами и баями? Конечно же, не любовь к донскому казаку Разину или к его обещанию поверстать всех желающих в казаки и жить всей Россией по староказачьему Присуду, а ненависть к России, их покорительнице, и стремление заново обрести от нее независимость.

— Мало ли кто чего хочет и к чему стремится, — усмехнулся Кроковский. — Поддержав Стеньку Разина и крепко поплатившись за это, поволжские инородцы надолго запомнят преподнесенный им урок и в дальнейшем не повторят совершенной ошибки.

— Ой ли, отче? — недоверчиво прищурился Мазепа. — Вспомни, сколько раз Польша пыталась отучить нас браться за сабли в ответ на своеволие на Украине шляхты или на ее желание насадить у нас вместо православия унию? Десятки раз! Шляхетская и казачья кровь лилась реками, а каков результат? Тот, что при гетмане Хмеле мы сбросили с шеи польскую удавку.

— Гетман, ты сравниваешь нас, запорожских и украинских казаченек, с полудикими поволжскими инородцами? — презрительно скривил губы Кроковский. — Нас, которых даже кичливые полячишки признали равными их знаменитым крылатым гусарам, нас, которых турки считают никем не превзойденными мореплавателями, нас, которых французский принц Конде объявил лучшей в мире пехотой?

[2] За чистоту своих рядов боролись не только запорожцы, а позже черноморцы и кубанцы, но и другие казачьи войска. Особенно показателен в этом отношении пример донцов, когда Россия стала остро нуждаться в казачестве и путем института «приписного казачества» начала искусственно множить его численность. Вот выдержка из распоряжения по Донскому Войску его атамана Степана Ефремова от 17 апреля 1755 года: «...чтобы казаки, как сами, так дети их, на беглых и протчих великороссийских женках и девках не женились, также бы и своих казачьих дочерей за великороссийских и сказочных замуж не отдавали и к такому замужеству овдовевших казачьих жен не допускали...» Священникам тоже было строго велено, чтобы «соглашающих иттить в замужество за малороссиян и великороссиян казачьих жен и дочерей не венчали». А вот отрывок из жалобы Донского Войскового правительства князю Потемкину по поводу «приписных казаков»: «Хотя из них были и люди такие, кои давали надежду к службе, но все они, не имея к тому навыка от молодых лет, и будучи на своих местах или земледельцы или люди в праздность погруженные, оказались бесполезными, тем еще более, что нередко происходят от них из полков побеги и другие постыдные по службе упущения, касающиеся до нарекания Донских казаков, которые и рождением и воспитанием своим, получая свойственное предков их состояние, имеют особливые способности и усердие к службе, чем Войска сие приобрело славу»