Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.

— Вы знаете, болт на дверях не заперт. Давайте войдем внутрь, спрячемся от холода. — И он повел меня внутрь.

Мы пошли к каморке звонаря, и я громко запела, как в экстазе: «Мы вдвоем! Нас двое!»

Мун взял трутницу и зажег принесенный с собой фонарь. Мы прошлись по рядам сидений в церкви и собрали подушечки, на которые преклоняли колени во время молитвы и соорудили из них что-то вроде сидения. Мун прикрыл меня плащом, и мы начали шепотом разговаривать.

Это не была обычная болтовня влюбленных, как можно было бы подумать из-за странных обстоятельств, предшествовавших нашей встрече, и святости места, в котором мы находились. Кроме того, у нас было мало времени. Мне казалось, что мы беседовали не на обычном языке, на котором говорят все люди в нашей стране. Наши речи состояли из фраз фантастичных, свойственных только нам, и любой, кто нас подслушал бы, решил бы, что общается двое китайцев.

Мы целовались и ласкали друг друга, но он не воспользовался моей покорностью и не овладел мной. А мне в тот момент было все равно. Мы парили на крыльях любви, поднявшей нас над плотскими желаниями и погрузившей в полное блаженство. Такое блаженство может описываться в Библии, где говорится, что в Небесах не существует брака и более близких отношений. Еще одна странность — мы не обсуждали его поездку в Ирландию, мою разлуку с ним. Мы не говорили о нашей следующей встрече или о том, что станем обмениваться письмами и каким образом это можно будет организовать. Нас не интересовали подобные земные дела. Мы говорили лишь о нашей любви и о том, как было трудно вынести прошедшие месяцы. О любви и колоколах. Потом я спросила Муна:

— Мун, скажи мне, какие самые лучшие четыре вещи?

Мун спокойно ответил мне:

— Это Мари и Мун, Альфа и Омега! Их можно поменять местами: Альфа и Мун, Мари и Омега.

Я уже сообразила, что Альфой и Омегой назывались два колокола над нами, и это были символы начала и конца Времени, взявшего в свои объятья моего Муна и его Мари.

Когда, наконец, начало светать и проступили длинные ряды скамей, нам стало ясно, что пора расставаться. Мун сел и сказал серьезным тоном:

— Дорогая, начинается день. Если мы останемся здесь дольше, у нас могут быть неприятности.

— Уходи и оставь меня одну, — сказала я, — я не могу сразу отправиться домой. Я останусь здесь до завтрака, а потом вернусь, а если матушка меня о чем-нибудь спросит, я ей скажу, что встала очень рано, пока еще спала Зара, и пошла в церковь, это будет почти правдой.

Мун снова поцеловал меня, но не смог произнести ни одного слова, разрываемый противоречивыми чувствами: до следующей встречи нам придется помучиться, но она все равно состоится. Он на секунду зажег фонарь, чего, как потом оказалось, не следовало делать. Но нам было нужно разложить по местам подушечки. Затем я подошла к двери и выглянула. Город еще спал. Я вернулась, мы поболтали о разном — о моей сестре Заре и о его коне, которого он привязал в роще, и о том, как сейчас холодно.

Мун снял с руки кольцо, посмотрел на него, а потом снова надел.

— Мари, нам не следует обмениваться какими-то вещицами на память. Просто вспоминай обо мне, и я стану делать то же самое. Тебе известно, что мое сердце принадлежит тебе, а твое — мне.

— Я отдаю его тебе на тысячу лет, — подтвердила я.

— Нет, хотя бы в два раза больше. Начальные буквы наших имен — Мун и Мари — это «ММ», так по латыни обозначаются две тысячи лет. Даже две тысячи лет — не такой большой промежуток между Альфой и Омегой.

— Это будет только началом нашей долгой дружбы, — ответила я смеясь и протянула ему руку. Он не стал ее целовать, а крепко сжал и пристально посмотрел на меня.

Затем Мун повернулся и вышел из церкви, надев на голову шляпу с длинными перьями.

Я села на наше обычное место в церкви и начала молиться, если это действительно можно назвать молитвой, потому что я ни о чем не молила Бога, а только благодарила Его от всего сердца. Вскоре я услышала, как по дороге скачет конь, но он следовал в противоположном направлении от того, куда следовал Мун. Конь проскакал мимо церкви и затем топот копыт замер вдали. Я поняла, что это не Мун, поднялась с колен, а мое сердце пело: «Мы вдвоем! Нас двое!»

Я была уверена, что сердце Муна пело ту же самую песню.

Мун, наверное, доскакал до Витли, когда я услышала шаркающие шаги на тропинке, ведущей к крыльцу. Я постаралась скрыться за экраном и сильно пригнулась между рядов, собираясь продолжить молитву. Мне не хотелось, чтобы меня прерывали. Это был пономарь Нед. Он прошел мимо меня к колоколам и начал звонить. Сначала шли отдельные медленные удары, и звучал только колокол, который Мун называл Омега. По этим звукам можно было догадаться, что колокол звонит по новопреставленным покойникам, о которых уже сообщили пономарю. Я поднялась с колен и спросила его, кто умер, пока Нед продолжал звонить, и он мне ответил, что это старая матушка Кетчер. Ее нашли в пруду у мельницы. Мне стало тяжко от этих звуков, казалось, колокол вызванивал: «Смерть! Смерть! Смерть!», а между каждым ударом была огромная пауза. Я в ужасе выбежала из церкви. Я бежала к калитке, начала ее открывать, чтобы быстрее отправиться домой, когда между кустов остролиста показался мужчина и схватил меня за плечо.

Я вскрикнула от ужаса, но, обернувшись, увидела, что это наш новый викарий Лука Проктор. На нем был ночной колпак и какой-то рваный плащ. В руках он держал кривой нож для рубки сучьев.

— Значит, это вы — мисс Мари Пауэлл, — сказал он.

— Доброе утро, викарий, — сказала я, приходя в себя. — Вы пожаловали сюда в ночном колпаке и с ножом, чтобы подрезать кусты остролиста? Продолжайте работу, хотя она и не по сезону, но уберите свою руку с моего плеча, старый пьяница!

Но он сильнее сжал плечо и спросил меня.

— Где ты была, женщина?

— Сэр, должна признаться, что я действительно женщина, но если бы вы не были так пьяны, то вели бы себя прилично и не стали бы со мной так грубо обращаться. Ну, да ладно. Я молилась в церкви. Мне не терпелось сходить туда и помолиться. Дверь была открыта, и я вошла.

— Где твой фонарь? — спросил викарий.

— У меня его нет, я пришла без фонаря и свечки.

— Я видел свет в северных окнах церкви всего полчаса назад, — заявил викарий. — Я в тот момент встал, чтобы впустить кошку. Накинув на себя что попало под руку, — я подумал, что в церкви воры, и я схватил нож, подошел к крыльцу. Заслышав голоса, я спрятался в кустах. Потом из церкви вышел молодой щеголь, но я увидел у него шпагу и не посмел к нему приблизиться, я стал ждать, когда церковь покинет дама. Пономарь вошел в калитку и не заметил меня. Я шепотом его позвал, чтобы предупредить об опасности, но он — глух и не услышал меня. Пономарь вошел в церковь, Господь уберег его, ему не причинили никакого вреда. Он стал звонить в колокола. Если в церкви никого больше не осталось, то можно решить, что вы и молодой щеголь были там вдвоем, когда я увидел свет в церкви.