Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.

«Уважаемый господин,

Ваша дочь Мэри с моего позволения и в знак доказательства моей доброты, отправляется к вам, как этого пожелала госпожа Пауэлл в ее письме, чтобы пробыть у вас до Михайлова дня. Я должен вам напомнить, что до этого времени вы мне обязаны выплатить приданое, как было указано в подписанной нами бумаге, а также старый долг в размере пятьсот фунтов. Если не верить слухам, что она давно рассталась с девственностью, ваша дочь остается в том же девственном состоянии, в каком она досталась мне, и я молюсь, чтобы она под вашим присмотром сохранила свою невинность, и что вы ради меня станете за ней приглядывать и убережете от скандалов и сплетен. С благословения небес я подарю вам внуков, когда ваша дочь воссоединится со мной и когда возвращенные долги позволят мне нести бремя расходов на их содержание и приличное воспитание.

Прошу покорно передать самые наилучшие пожелания вашей супруге.

Искренний и преданный слуга уважаемого господина с пожеланиями наилучшего,

Джон Мильтон».

Матушка начала возмущаться и ругать господина Мильтона, называя его сукиным сыном, и сказала, что если он не выполнил своих супружеских обязанностей не по причине импотенции, то его следует отхлестать кнутом из бычьей кожи и прогнать пинками в зад по самой длинной улице прихода святого Ботольфа.

Матушка молила, чтобы я ей рассказала всю правду, что я и сделала. Когда я начала рассказывать о бумаге, которую муж заставил меня подписать, отец возмутился так же сильно, как и матушка.

— Вас венчали в церкви, — возмущался отец. — Он лег с тобой в постель, чему существует достаточно свидетелей, но мне кажется, что он надеется отказаться от тебя и от сделки, как будто он русский варвар. Он ищет ошибку в брачном контракте, что очень легко для хитрого крючкотвора. Мари, тебе не следовало подписывать бумагу, потому что если брак не был физически осуществлен, то его гораздо легче ликвидировать, чем если бы он был законно доведен до логического конца. Но мне кажется, что в суде эта бумага будет иметь малый вес, стоит тебе признать, что ты ее подписала в расстроенных чувствах. Не волнуйся, дитя мое, я постараюсь, чтобы тебя больше не обижали. Я очень рад, что ты снова дома, с нами. Пусть все думают, что ты сюда приехала по причине нездоровья и что плохой воздух Лондона вреден тебе. Ты так бледна, что тебе все поверят. Цвет твоих щек говорит сам за себя, а в Михайлов день что будет, то будет.

— Сэр, должна вам сказать, что он мне не совсем противен. Мне кажется, что сначала я ему очень нравилась, но его страсть и неопытность подкосили его, и он споткнулся о собственные шпоры и ударил головку. Он не посмеялся над собой, а, встав на ноги, обвинил в случившемся меня.

— Да, — добавил отец, — его можно сравнить с мишкой из басни, который обжег лапы о горячий чайник, и в ярости крепко прижал его к груди, нанеся себе еще более ужасные ожоги.

— Ну да, или с индийской обезьяной императора, — вмешалась матушка, — которая валялась на брюхе в грязи. Она начала когтями сдирать с себя грязь, пока острые когти не поцарапали нежную шкуру и она не выпустила себе кишки наружу.

— Должна сказать, что сравнения помогают многое понять, но не излечивают. Мне очень жаль, что вам придется продать земли в Уэльсе и заплатить так много денег моему мужу, потому что в этом письме, как и в бумаге, которую я подписала, он нигде не называет меня своей женой. Вам известно, что я могла бы выйти замуж за богатого человека и помочь вам в ваших бедах, если бы не грязный язык нашего викария. Если мой муж не подарит мне ребенка, пока не услышит звон золота в своем кожаном мешке или не разложит его небольшими кучками у себя на столе в кабинете, я никогда не поверю, что он искренне стремится к «невинной девице, обладающей скромными средствами, но хорошо воспитанной». В нашем городе меня теперь называют его женой, это звание он не может легко у меня забрать. Я очень рада, что могу пожить здесь, вам не придется упрекать меня в лени. А сейчас мне хочется спеть и сыграть на гитаре. Он мне не позволял этого делать у себя дома!

Я спою «Жалобу молодой жены!»

Родители меня расцеловали и пожелали доброй ночи, а на ночлег устроили в комнатке рядом с кухней, потому что Зара и Энн теперь спали в нашей бывшей спальне. Со мной был дневник, а утром я сяду на старую кобылку, посажу на перчатку сокола и помчусь галопом по Ред-Хилл!

Я не сомневаюсь, что в более спокойное время мое неожиданное возвращение в родительский дом вызвало бы вспышку сплетен в Форест-Хилл, потому что, как гласит поговорка, «злые языки никогда не знают отдыха». Но оставалось всего несколько недель до начала войны, когда станут стрелять вовсе не холостыми зарядами. В июле в нашем городе уже больше ни о чем не говорили, как только о гражданской войне. Кругом была разруха. В то лето не цвели белые левкои, но было удивительно много кроваво-красных маков на полях, а в кладовке три большие бочки хорошего пива во время грозы превратились в уксус.

Наше графство Оксфордшир разделилось в своих симпатиях. Три из девяти членов парламента от нашего графства поддерживали короля Карла, а шесть — Пима. В Оксфорде Университет выступал за короля Карла, но город был против него. Поддерживая короля, Комиссии присяжных заседателей позволяла рыцарям и благородным джентльменам собирать отряды в защиту королевства. Люди, стоящие на стороне парламента, проголосовали за закон о милиции и выбрали командиров. Лорд Сайем Силс, под кличкой Коварный Старик, был назначен командиром Оксфордских отрядов. Он мог похвалиться древним родом, но был мрачным пуританином, который ненавидел все, что происходило при дворе, и был неистовым антимонархистом. Остальная знать и крупные помещики в нашем графстве поддерживали короля, например, Тайрреллы и Гардинеры. Сэр Тимоти Тайррелл получил чин полковника в королевских войсках.

Когда в Оксфорде зачитали обращение короля, пописанное им в Йорке, во многих домах наших соседей начался разлад — сыновья выступали против отцов, а братья — против братьев. В обращении, направленном против «восстания под руководством графа Эссекса», который принял командование над армией парламента, Его Величество выступал против «злобы и вредных намерений людей, желающих полностью нанести вред нам, настоящей протестантской религии, действующим законам, собственности и свободе наших подданных и самому существу парламента».

С другой стороны, была распространена прокламация парламента, которая провозглашала предателями тех, кто с оружием в руках выступал против графа Эссекса. Прокламация была написана весьма сдержанно и казалась весьма лояльной Его Величеству. Его там изображали так, что «его ввели в заблуждение паписты и другие нечестные советники, желающие с помощью подобных средств полностью разрушить государство».