Норман Мейлер - Вечера в древности

Это был конец обряда, но лишь начало наслаждений той ночи. Теперь уже я хлестал ее по ягодицам, и они были большими, как луны, и, к тому времени как я закончил, красными, как солнце. И, говорю вам, я научился искусству наносить удары, ибо не моя рука держала плеть, но ее сердце само направляло ее на себя, так что я чувствовал, будто бью прямо по ее сжавшемуся сердцу, а затем, к моему изумлению и ужасу, поскольку до этого я ничего подобного не делал никому (даже Усермаатра), я схватил два огромные холма ее сильно иссеченных ягодиц и склонился лицом к складке ее истинного седалища и с безумной ненасытностью поцеловал ее в то место, в котором все, что вскоре умрет, источает наиболее сильный запах. А от всех этих усилий ее запахи были сильней, чем у любой лошади. Она сделала то же самое мне, и мы катались по полу, а наши лица были погружены в днища друг друга, и мы соединились посредством этого обряда, и уже никогда не стали бы прежними. Затем она так много раз поцеловала врата моих ягодиц, что благодаря ее ласкам я почувствовал себя Фараоном, лежащим на спине, и уже не знал, кем считать себя — мужем ли или женой всего Египта. Уносимый этими чудесными течениями, я вновь ощутил, что существуют некие цели, о которых она не говорит, и я стал слугой ее обширных намерений.

Я употребил слово обширных , и оно соответствует сути. Ночами, которые последовали за этой, я лежал подле нее, счастливый, как человек, спящий в лодке, однако в тех огромных грудях шевелились мысли, возносившие нашу лодку на вершины высочайших скал, и мы просыпались, прижавшись к камню. Ибо я знал цель наших магических действий — теперь это была наша магия, — она состояла в том, чтобы лишить силы Усермаатра, и часто, когда я глядел ей в лицо, я мог видеть совершенный ум, пребывающий в глазах самого сурового Бога — Осириса, и тогда я во многом ощущал себя весьма близким Хору с Севера. Действительно, когда мы глядели друг другу в глаза (а, подобно Царице Хатшепсут, она часто надевала длинную и узкую бороду), Маатхерут выглядела как Повелитель Осирис».

«Каким, — спросил Птахнемхотеп, — было твое Тайное Имя?»

Я не ожидал, что мой прадед ответит так быстро, однако, к моему удивлению, он сразу сказал: «Разумеется, Тот-кто-поможет-свернуть-шею-Усермаатра, и вскоре отраженным ударом оно поразило меня. Мне пришлось от него отказаться».

«И ты расскажешь нам об этом?»

«Да. Но, с вашего позволения, позже. Конечно же, я знал, что это опасное имя. Она ведь была совершенно откровенна в этом отношении. Если я желал стать великим слугой ее магии, я должен был быть готовым умереть. Она часто говорила мне это и всегда добавляла: „Но уже никогда — как крестьянин". Нет, теперь я должен был научиться умирать согласно полному обряду бальзамирования. Подобно искусству обучения поцелуям, смерть принадлежала знати. Я часто смеялся над ней. Это мне-то необходимо укреплять для этого волю? Мне, который смотрел на тысячу топоров? Но ей было видней. Она понимала, как вскоре понял и я, что умереть мирно — может быть, самая опасная из смертей, поскольку в этом случае ты должен быть готов к путешествию через Херет-Нечер.

Снова и снова она принималась уверять меня, что ни один из слуг ее тела и сердца, и уж точно не я, не потеряет покровительства Маатхерут. Ни в этом мире, ни в следующем. Я рассказал ей, что, когда я был мальчишкой в деревне, мы знали, что лишь благородные и очень богатые могут путешествовать по Стране Мертвых, хоть сколько-нибудь надеясь достичь Полей Тростника. Для бедного крестьянина змеи, встречающиеся на пути, были так велики, огни такими испепеляющими, а пропасти — такими бездонными, что гораздо благоразумнее было и не пытаться даже думать об этом. Намного проще отдыхать в песчаной могиле. Конечно, как я сейчас вспоминаю, многие из умерших в нашей деревне не принимали такого покоя, а возвращались назад в облике призраков. Ночами они проходили по нашей деревне и разговаривали с нами во снах до тех пор, пока погребальный обряд в наших краях не стал весьма суровым: умершим отрезали голову и калечили ноги. Тогда призраки не могли уже преследовать нас. Иногда мы даже закапывали мертвеца, положив голову между его колен, а его ноги — к ушам, чтобы совершенно его запутать. Когда я ей все это рассказал, она рассмеялась серебристым смехом. Лунный свет пребывал в ее мыслях, придавая им нежность, какими бы они ни были.

И тогда она встала с нашей постели и взяла в руки саркофаг — не длиннее моего пальца, но на его крышке были нарисованы лицо и фигура Маатхерут. Внутри находилась мумия размерами с коротенькую гусеницу, столь тщательно завернутая в прекрасную ткань, что ей не нужна была смола: на самом деле, ее прикосновение было подобно лепестку розы. Я держал в руках аккуратно завернутую мумию ее маленького пальчика. Но раньше, чем я успел решить, коснулся ли я чего-то чрезвычайно ценного или, наоборот, чего-то, что неприятно взять в руку, она принялась говорить о странствиях ее маленького пальчика сквозь врата и по устрашающим путям Херет-Нечер, и, когда я пробормотал, что не понимаю, как может какая-то часть тела, а тем более пальчик, путешествовать самостоятельно, она вновь рассмеялась своим серебристым смехом. „С помощью обряда, известного лишь в моем номе, — сказала она. — Иногда те, кто живет в Саисе, знают не так уж мало. — И она снова засмеялась. — Моя семья сделала так, что Ка этого пальчика обручили с Ка жирного и богатого торговца из Саиса. Да, они даже снабдили его нужными свитками папируса". Я знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, что все, что она говорит, правда, и наконец она рассказала мне эту историю. Из письма своей матери Медовый-Шарик узнала, что тот торговец умер в ту же ночь, в которую она потеряла свой пальчик. Так что, когда пальчик лежал в маленькой вазе с солевым раствором, торговец тоже пребывал в своем растворе соли, и оба они были выдержаны в соли семьдесят дней. Произошел обмен посланиями с тем, чтобы убедиться, что они были завернуты в один и тот же день и уложены в отдельные саркофаги — большой и маленький — в один и тот же вечер: пальчик в Фивах, а жирный торговец в Саисе, в десяти днях пути вниз по реке; но таково природное безразличие Ка к любой величине расстояния, что ее пальчик был готов предпринять путешествие в Херет-Нечер вместе с ним.

Затем она рассказала мне о том, как ее матери пришлось помогать семье жирного торговца во время приготовлений. Вдове были даны наставления, какие заказывать ушебти и кто в Дельте самый лучший мастер. Ушебти может весить не более чем кисть твоей руки, но стоять в деревянной лодке она должна правильно. Эта несчастная женщина даже не знала, куда ставить фигурку, когда ее муж был уже в гробнице. Ужасно, когда семейство богатеет столь быстро, что к золоту не прилагается никакого знания. Они не представляли, какие свитки папируса покупать. Вдова также не могла понять, что она обязана купить Исповедь-Отрицания, сколько бы та ни стоила.