Норман Мейлер - Вечера в древности

Мененхетет, раздраженный тем, что его прервали, даже не посмотрел на нее. «Не тот, о ком ты подумала, — сказал он, — но другой Фетхфути, в прежней жизни, точно так же, как и я, сейчас не тот, кем был вчера. — Не сказав ей ничего больше, он продолжил: — Именно в тот час, говорю я вам, я вспомнил мудрость еврея Нефеш-Бешера. Быть может, и мне следовало бы со своим последним дыханием совершить бросок из себя в чрево своей женщины и родиться с новым телом в новой жизни. Но, как только ко мне пришла эта мысль, мне захотелось вернуться в свою постель. Там я мог нарисовать над своей головой сорок два круга, чтобы удержать в ней эти мысли. Действительно, как только я покинул Медовый-Шарик и вернулся в свой дом, я принялся пить колоби и вскоре выпил все содержимое кувшина. Грустная правда состояла в том, что я не был уверен, желаю ли окончить свою жизнь ребенком в ее чреве. Хотел ли я стать сыном женщины, познавшей вкус отправлений другого мужчины?

Именно тогда я узнал, до какой степени женат на Медовом-Шарике и насколько силен гнет ее воли. Даже в собственной комнате я не осмеливался думать о чем-либо. Говоря это себе самому, держа в руках почти пустой кувшин из-под колоби, чувствуя себя таким же пьяным, как Добрый и Великий Бог Усермаатра, я обвел сорок два круга над своей головой и свалился от головокружения. Испытания и подстерегающие меня засады Страны Мертвых перепутались в моем сознании так же, как кольца моих внутренностей.

Когда на следующее утро я проснулся все еще одурманенный колоби, то перевернулся на своей постели и сказал себе: „Злые духи ночи — за пределами моего жилища". Ибо, будучи под защитой своих сорока двух кругов, я все еще ненавидел Медовый-Шарик и был очень счастлив, что имел хоть несколько мыслей, до которых она не могла добраться.

Все это время в моих ушах раздавались крики детей, игравших у стен моего дома. Как же много их тут! Дух колоби вызывал дурноту, но до меня доносились (гораздо отчетливей, чем когда-либо) звуки их игр, перекрывавшие даже крики птиц. Эти детские крики разлетались во всех направлениях. Теперь я слышал, как они купались в прудах, гонялись за гусями или залезали высоко на деревья, чтобы поговорить с птицами. Над моей головой неслась брань нянек и выговоры матерей, долгие всхлипывания и самый разный смех — и все эти дети, до единого, были сыновьями и дочерьми Усермаатра. Наблюдая за ними, я почувствовал, что у меня на глаза навернулись слезы. Такие же удивительные и сладкие, как внезапный дождь в пустыне. Я вспоминал свою дочь, рожденную от Ренпурепет, умершую уже так много лет назад. Я все еще представлял себе ее ребенком. Затем меня тронула мысль о том, что Медовый-Шарик — одна из немногих маленьких цариц, не родивших Усермаатра ребенка. Возможно ли, что она столь отличается от всех остальных, что не любит Его чресла, а на самом деле предпочитает мои? В тот миг я ощутил себя во власти своего сердца и больше не мог ее ненавидеть. В конце концов, она ведь была готова умереть со мной.

Итак, если проснулся я в мрачном расположении духа, то теперь вновь мог дышать. Сердце мое затрепетало от ее щедрости. Казалось, я понял, причем впервые, что никто не позаботится о моих будущих странствиях так хорошо, как эта женщина. Эти чувства привели меня к пониманию истинной силы семьи. Подобно тому, как у Ра есть Его божественная Лодка, чтобы плыть по темной реке Дуата, жена с детьми — это золотое судно в этих странствиях. Нас с Медовым-Шариком связал тайный брачный ритуал: познав ягодицы друг друга, мы разделили собственность нашей плоти. Теперь я решил, что у нас с ней будут дети. Да, сказал я себе, мы должны бежать с ней из этих Садов. Я, подобно Моисею, совершу с ней побег в Восточную пустыню. Оттуда мы доберемся до Нового Тира. С ее великими познаниями — неужели мы не добьемся процветания в таком удивительном городе?»

С этими словами Мененхетет поднял голову, чтобы взглянуть на мою мать и Птахнемхотепа, желая узнать, согласятся ли они с его глубокой верой в добродетель брака, но, к его удивлению и моему, ибо я слушал лишь голос своего прадеда, я мог теперь засвидетельствовать, что они, без сомнения, ушли. Они покинули покой, пока он говорил. Мой бедный отец все еще спал.

Я не только продолжал ощущать присутствие своей матери, но знал, что она неподалеку и что наш Фараон с ней. Тем временем, поскольку, кроме меня, у него не осталось других слушателей, голос моего прадеда умолк. Теперь его мысли погрузились в молчание ночи, где они были открыты Богам и духам, пребывавшим в темноте, вне мерцания светлячков. Я знал, что, в каком бы покое, в каком бы уголке сада ни была моя мать, история о моем прадеде и Медовом-Шарике доходила до нее каждой молчаливой тропинкой ночи с благоуханием цветов и легким ветерком, колышущим пальмы. Я знал даже, что, несмотря на очевидное желание моей матери уйти, мой прадед не был сильно недоволен, поскольку он все еще мог ощущать внимание нашего Фараона, жаждавшего слушать его рассказ. И действительно, никогда еще ночь не была исполнена такого настороженного ожидания.

И вновь я стал терять всякое представление о собственном возрасте, подобно тому как эхо может гадать, является ли оно самим звуком. Так я сидел во власти его молчания, слушая приглушенные звуки давно умолкнувших голосов, даже шепот маленьких цариц, когда по пути к озеру они проходили мимо царственных пальм, и в то же время, пока он сидел, молча взирая на меня, я чувствовал себя столь близким своему прадеду, что обступившие его воспоминания поднялись, подобно водам источника, и я стал мудрее в своем постижении этих событий, чем был, когда он говорил вслух, и увидел его той ночью, когда он пересек Сады, чтобы спросить Медовый-Шарик: готова ли она бежать с ним в Новый Тир? Именно тогда он вспомнил историю, рассказанную Хекет, про некрасивую женщину, оградившую своего мужа ото всех болезней, и он громко рассмеялся. Лицо Медового-Шарика было прекрасно, когда он обнимал ее, а ее тело — велико, как богатство Усермаатра, и все же он знал, что, должно быть, именно она — та уродливая женщина, про которую рассказывала Хекет. Живя с ней, он будет неуязвим для зла, равно как и их дети. Она защитит их всех. И он любил ее за эти сокровенные знания, и когда поздно ночью проскользнул назад к своему дому, то не смог заснуть, настолько ясными были переполнявшие его чувства. Он мог вдыхать пронизывающую свежесть каждого утра, которое они встретят на долгом пути из Мегиддо в Тир, и даже опасности представлялись ему удовольствиями. Он сможет показать Маатхерут, как велика его храбрость, когда они окажутся в лесах. Более чем когда-либо раньше он ощущал себя храбрым, подобно Богу.

Поэтому следующей ночью, в сладкой тишине, наступившей за любовью, в порыве самых благородных чувств и совершенно уверенный в том, что они обнялись без магического обряда как этой, так и прошедшей ночью, но слились со всем невозмутимым взаимным стремлением брата и сестры, он взял ее лицо в свои ладони и, живо чувствуя над ее домом огромное небо, где их, должно быть, слушали Боги, прошептал, что они смогли бы пожениться и завести много детей. Говоря это, он знал о тяготах путешествия, ибо понял, насколько понадобится им ее знание магии, чтобы достичь любой другой земли.