Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

Роман и Николай, следом за архиепископом, тоже взялись осенять себя многочисленными крестными знамениями, видимо, решив, что Спиридон увидел ре­шающий миг сражения и молится о скорейшей победе.

И он понял их и действительно стал молиться о на­шей победе. Потом медленно повернулся к Николаю и Роману, стоящим справа и слева за его спиной.

— Что, владыко? — вмиг загорелся отец Нико­лай. — Благословляешь меня взять меч? Благослови, отче!

— Да нет же! Не то! — сердито топнул ногой архи­епископ. — Икону и огонь! Теперь же отправляйтесь вниз, к обозу. Там возьмите икону Георгия Победонос­ца. И ты, Николай, понесешь ее вместо меча, о кото­ром просишь. Еще возьмите лампаду и зажгите ее от

Благодатного Огня, что горит в Александровой лампа­де, — отыщете у слуг княжьих. Ну — вы знаете! За­жгите, и ты, Романе, понесешь ее. Она будет твоим оружием. Потом идите прямо по льду на другой берег да старайтесь обходить стороной немцев. Потом тем берегом, держась подальше от врагов, спуститесь до Узмени и там вновь пересеките озеро. И тогда уже — нашим берегом — возвращайтесь сюда. Поспешайте, но будьте осторожны.

— Крестный ход?! — возликовал отец Николай. Роман тоже так и светился радостью, что на такой по­двиг благословляет их владыка Спиридон. Видно бы­ло, как он едва сдерживается, чтоб не нарушить обет молчания.

— Ступайте, дети мои. Во имя Отца и Сына и Свята-го Духа! — и архиепископ от всего сердца благословил их — сначала Романа, потом Николая. Первый, при­кладываясь к благословенной руке архипастыря, про­ронил слезу. Второй облобызал руку горячими губами и оросил ее еще более горячими каплями слез своих.

И покуда они оба спускались вниз с Вороньего Кам­ня, Спиридон продолжал крестить их в спины, смущен­ный, что придумал такое, и сильно устрашенный — как бы не погибли! Но он также понимал, что не сам дошел до мысли, а мысль эта снизошла на него, и не должны погибнуть Роман и Николай в этом крестном ходе. Бог оградит их, сделает незримыми для врагов.

А когда они скрылись за камнями, он вновь обра­тил взор свой туда, где шла битва. Солнце во второй раз за сегодняшнее утро выглянуло из-за туч. Близил­ся полдень, становилось все теплее и теплее. Шел са­мый решительный час сражения на льду Чудского озера.

Князь Андрей с тремя тысячами понизовского вой­ска стоял в запасном полку на далеком левом крыле. Полк его, в основном спрятанный за лесом, не должен был быть виден со стороны немцев, лишь несколько отрядов общей численностью до двухсот человек вы­двинулись на лед, дабы немцы видели, что у нас есть левое крыло, но маленькое. Сам Андрей со своими от­роками, а также с суздальским воеводой Ратиславом и муромским Мефодием находились на невысоком мысу, с которого нетрудно было наблюдать за тем, как развивается битва. Отсюда же вдалеке виднелась вер­шина Вороньего Камня, на котором ожидалось подня­тие Александрова знамени, и только тогда Андрей по­ведет свои полки в бой.

А доселе приходилось мучиться долгим и томи­тельным ожиданием и, чтобы не выслушивать благо­глупостей Никиты Переяски, говорить что-то самому:

— В бою самое тяжелое — ожидание боя. Сам бой — радость, веселье. Бьешься, забывая о страхе, любуешься собственным бесстрашием… Время летит в бою незаметно. Пролетает — как единый взмах меча. Чудесно! Но ожидание битвы — вот истинная мука.

Стой вот сейчас и смотри, как они без тебя там раде­ют… В запасе стоять — хуже некуда. Уж лучше в са­мом челе находиться и главный удар на себя взять.

— Ну уж это ты, княже, перегнул, — усмехнулся Мефодий. — Как ни крути, а в запасе стоя, больше уве­рен, что сегодня в живых останешься, чем когда в челе. Храбрись, не храбрись, а жить хочется. Я, к примеру, доволен, что Александр нас не в чело поставил.

— Да и я тоже, — согласился Ратислав.

— Если честно, то и я, — засмеялся Андрей.

— Все ж дак велика свинья немецкая! — молвил отрок Евсташа. — Так и чешутся руки в бок ей вда­рить, ага.

— Сказывают, — вступил все же в разговор Ники­та, — будто они даже баб в латы одевают и ведут с собою.

— Это ты немцев с татарами перепутал, — возра­зил князь Андрей и хотел было начать какую-то но­вую беседу, чтобы не дать воли Переяске, но не сообра­зил, о чем говорить, и Переяска взял верх:

— Прости, княже, но не перепутал я, а от надеж­ного человека слышал, будто у них даже есть какой-то воевода — баба. С черными власами и темным ли­ком. И по имени барон фон Россолана. А родом из не­коей Скотьей страны. И войско у Россоланы сплошь из лютых баб состоит. Какие только есть на свете наи­лютейшие бабы, их туда собрали. А им безразлично,

с кем воевать, лишь бы мужчин бить. Какие были женщины мужьями обижены, те в войско к Россолане и пошли. Вот как. И, сказывают, лучше им не по­падаться — зубами рвут нашего брата на кусочки.

Жена, коли злая — самый жестокий ритарь. Но ходят слухи, что местер Андрияш опасается, как был Россо-лана не стала вместо него местером, и ради сего поста­вил ее на такое место, где бы она могла скорее всего погибнуть.

— Известно, какое у свиньи женское место! — за­хохотал Ратислав.

— Не иначе как нам и достанется в то место лезти, — поддержал Ратислава Мефодий.

— Напрасно вы столь легко к сему относитесь, — нахмурился Переяска. — Баба в бою хуже самого хра­брого мужа. К примеру, коли вам сие неведомо, то на святой горе Афоне вообще ничего женского не допус­кается.

— Как это? — спросил Мефодий со смехом.

— Да не слушайте вы его! — воскликнул Андрей Ярославич. — Абие начнет балаболить, только дай ему волюшку, — не умолкнет до гробовой доски!

— Однако любопытно послушать про Афон, все скорее ожидание пройдет, — сказал Ратислав.

— Так он же на Афоне был, что ли? — встрял Евсташа Туреня.

— Быть не был, но от афонских паломников зело наслышан, — важно заявил Переяска. — Так вот, они сказывают…

— Прогоню тебя из своих отроков, ей-богу, про­гоню!

— …Они сказывают, что, первым делом, никаких ни жен, ни дев, ни старых, ни малюток на Афон не пу­скают, это — раз. Мало того, вторым делом, никаких собак или кошек там тоже нет, одни коты и псы, это — два. А также и всякий скот представлен токмо в муж­ском роде, это — три. Ни тебе коз, ни коров, ни овец, ни свиней, а одни козлы, быки, бараны и боровы. Ко­ней много, а лошадей — ни одной. Тако же и с птицею. Гусь есть, а гусыни не отыщете. Петух поет, а курица не квохчет. Селезень — вот летает, а утку — хоть голос сорвите, зовуще, не накличете.

— По-твоему, выходит, скоты, звери и птицы там тоже монастырский устав читали? — с сердитой ус­мешкой спросил Евсташа.

— Они, может, и не читали, а Господь Бог им по молитвам монашеским внушил сей устав, — невозму­тимо отвечал Никита. — Мало того, вы не поверите, ибо все маловерны, но даже соловей поет в рощах афонских, а потом улетает прочь к своему гнезду, по­тому что соловьиха проживает отдельно, за пределами Афона.