Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

— Получается, что у нас тут как бы тоже Афон, — молвил Ратислав. — Бона сколько мужей собралось — десятки тысяч одного мужеска пола.

— Ежели не считать Россоланы с ее бабьим вой­ском, — усмехнулся Мефодий.

— Про которое Никитка соврал и дорого невзял, — добавил гневно Андрей. — Довольно сего гор-мотушку слушать. И — последняя битва. Отселе буду себе нового отрока искать.

— Али я плохо служу? — возмутился Никита.

— Молкни! — топнул ногой князь. Долго стояло молчание, но от нестерпимости ожидания Ратислав снова с усмешкой обратился к Переяске с вопросом:

— А насекомые? Скажем так — жуки там, на Афо­не, имеются, а жужелицы тоже чрез Господа монас­тырскому уставу обучены и не объявляются?

— Не токмо жужелицы, но и мухи, — вмиг ожи­вился Никита. — Мушиные мужья жужжат и летают, а мух нет. Комары гудят по вечерам, а чтобы комарица пищала — не услышишь. И сие есть величайшее в мире христианское чудо. Даже блохи…

Но он не успел договорить про блох, ибо в сей миг случилось то, чего они тут столь томительно ждали не­сколько часов кряду. Вдалеке, на вершине Вороньего Камня, вспыхнула золотая точка — это сверкнул золо­тым своим шитьем владимирский лев на алом знамени князя Александра Ярославича, которое наконец под­нялось над Божьим миром. Тотчас же и солнце, внезапно выглянув из-за туч, озарило окрестности, будто и оно было послушно Александровой воле. А еще через несколько мгновений до слуха долетели призывные звуки труб и дуделок, грохот тулумбасов.

Сердце князя Андрея бешено заколотилось, лицо вспыхнуло алым пламенем. Он повернулся к своим со­ратникам:

— Блохи… Я те дам блохи!.. Настал наш час, бра­тья! Не посрамим славы Русской!

Все пришло в долгожданное движение, все вскочи­ли на коней и поскакали к своим полкам — выводить их на лед Чудского озера. Доселе зажатая пруга стре­мительно распрямлялась, и сейчас, когда князь Анд­рей уже скакал впереди своего войска в сторону врага, казалось диким и далеким то долгое ожидание боя, будто окончился тягостный сон и наступило бодрое ве­селое утро. Далеко оторвавшись от пешцев, конные от­ряды, осыпаемые стрелами, первыми ударили в пра­вый бок свинье, вломились в дрогнувшие ряды немцев, вступили в яростную сечу. Видный ритарь в белом пла­ще, украшенном черными лапчатыми крестами, пер­вым бросился навстречу князю Андрею, увидев в нем предводителя и явно радуясь близкой схватке. Огром­ная когтистая орлиная лапа, вылитая из красной меди, торчала из темени его шлема, и Андрей даже успел по­любоваться таким грозным воинским украшением, прежде чем нанести ритарю первый удар перначом. Отрок Никита бился неподалеку с оруженосцами того же ритаря и как-то очень быстро и умело расправился с ними, да еще крикнул при этом князю Андрею:

— Ужо не прогонишь мя теперь!

И лишь после этого Андрею удалось пробить шлем, украшенный когтистой орлиной лапой, он тотчас пе­рекинул пернач Евсташе, выхватил из ножен меч и до­бил важного тевтонца, свалил его к ногам коня на за­брызганный кровью, влажный и чавкающий под нога­ми и копытами лед. В следующее мгновение другой, более могущественный ритарь выдвинулся и, наско­чив на Евсташу, мощным ударом огромной палицы выбил скромного Андреева отрока из седла. Шлем это­го тевтонца был украшен медной дланью с указующим перстом, и сей перст будто указывал — ты моя следу­ющая жертва! И князь Андрей хотел было сразиться с этим мощным воином, но бой вокруг него столь загу­стел, что трудно было теперь затевать поединки. Подо­спели пешцы, наперли сзади, и пошло сражение та­кое, в каком желаешь лишь одного — не задеть кого-либо из своих, ибо бьешь направо-налево, вперед и назад, всюду видя окрест себя врагов. Он успевал лишь выхватывать мгновенья — вот упал указующий перст, вот мелькнуло под копытами мертвое тело Ев-сташи, лежащее в огромной кровавой луже, вот еще один красавец-ритарь бросился на Андрея, желая за­брать его жизнь, — у этого шлем был столь искусно изукрашен, что Андрей даже успел пожалеть о том, что нет времени полюбоваться замечательным искус­ством оружейника-шлемодела. Некая летящая мед­ная дева с мечом в руке бежала по шлему тевтонца, ед­ва касаясь его своей босой ножкой. И жаль было, ког­да чья-то тяжелая дубина, будто муху, смахнула эту изящную деву со шлема ритаря, а потом и самого пре­красного шлемоносца вышибли из седла, пронзили, искололи и затоптали.

Сражение продолжалось. Оно было долгим, а про­носилось как единый миг. И то, что казалось тяжелым и нескончаемым, вдруг оканчивалось, и вот уже Анд­рей с восторгом видел, как широким потоком русские войска разделили свинью надвое, поглощая голову и плечи, окружив их и истребляя, а широкую заднюю часть медленно отодвигая и поворачивая в сторону Уз-мени. Все сбывалось по замыслу Александра!

— Что, княже, — крикнул Ратислав, — пора нам теперь к женскому месту свиньи пробираться! — И за­хохотал, но в тот же миг короткое копье, весьма удач­но брошенное врагом, пронзило ему обнажившееся горло, кровь брызнула и заклокотала, и прекрасный суздальский воевода, который еще совсем недавно спрашивал про насекомых и так великолепно сказал, что у нас здесь свой Афон, теперь мешком свалился с коня, освобождая душу. И душа Ратислава так горя­чо пронеслась перед Андреем, что князь успел почув­ствовать ее дыхание, будто порывом теплого весеннего ветра обдало его.

— Ну держись, папская рать! — в бешенстве вос­кликнул князь Андрей и с удвоенной силой принялся за дело. Конь под ним пал, но он успел перескочить на другую лошадь, только что освободившуюся от убито­го всадника. Сражение поворачивалось, и если пона­чалу, когда только ударили немцам в правый бок, впе­реди пред Андреем была полунощная сторона, то по­том он развернулся на запад, а теперь уже и вовсе двигался лицом на полдень, медленно отталкивая не­мецкое войско в сторону теплого озера, к Узмени. Все знали о мечте Александра повторить то, что они с от­цом сделали на Омовже, — провалить тяжелых тев­тонских ритарей под лед. И всем, включая Андрея, хо­телось, чтобы мечта Александра сбылась.

Петер Дюсбургский по прозвищу Люсти-Фло счи­тал себя шпильманом — бродячим певцом, хотя у него была четко прописанная должность — хронист ордена дома Святой Марии Тевтонской. В юности Петеру по­счастливилось познакомиться с великим поэтом — с самим Вальтером фон Фогельвейде, и даже взять у него несколько уроков стихосложения. С возрастом Петер понял, что больше всего ему нравится писать о рыцарях, о войне, о храбрости и бесстрашии, о кро­вавых битвах. Он прибился к ордену, прижился в нем, и, хотя рыцари презирали поэтов, они мирились с тем, что кто-то да должен описывать для потомков их по­двиги.