Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

Счастливая весть так сильно обрадовала пскови­тян, что некоторые даже Великий пост себе отменили, и их потом обвиняли в том, что из-за такого непотреб­ства Бог не дает Александру дороги для скорейшего прибытия во Псков. До самой Лазаревой субботы дож­ди шли, весь снег поели дочиста, а в Вербное воскресе­нье засияло солнышко, дороги медленно стали просы­хать. В Великую пятницу новый гонец прискакал с из­вестием о том, что солнце-князь Александр уже в Изборске и завтра к полудню намечает прийти во Псков-город. С самого раннего утра в Великую субботу все духовенство псковское собралось в Иоанно-Бого-словской обители, и пред иконой Солнечного Спаса со­творили большой молебен, после чего икону отняли на время от гроба Ярославы Владимировны и понесли навстречу светозарному ирою 139 русскому. И прозорли­вая игуменья Евпраксия поставлена была идти впере­ди всех с серебряным крестом в тонкой ручке.

— А этих-то — так, говоришь, босиком и вели? — вспомнилось Юряте.

— Босиком их! — засмеялся Елисей.

— Подело-о-ом, — промычал Никола.

Елисей и Владимир Гуща — двое от Узмени отпра­вились при войске Александра до Пскова, дабы потом можно было поведать односельчанам, как происходи­ла там встреча, ибо не так уж часто подобные великие события происходят.

Князь Александр, из-за хлынувших дождей задер­жавшийся в Кобыльем Городище, некоторое время еще решал, идти ли ему на Юрьев. Все, казалось бы, благоприятствовало такому броску, ибо по донесени­ям дальней стражи местер Андрияш, в ужасе бежав с кровавого льда озера и с Суболичского берега, дойдя до Юрьева, и там не остановился, а пустился наутек до самой Риги. Хорошо было бы на его спине захватить Юрьев. Но слишком много русских жизней унесло по­боище, не так много сил оставалось для погони, и Яро-славич пожалел людей. Когда дожди прекратились и дороги немного обсохли, он повел свое славное воин­ство во Псков — там праздновать Пасху красную. От Узмени дошли до Ряпина, далее вышли на доброт­ную дорогу, соединяющую Юрьев и Изборск, и по ней двинулись к Изборску. Когда переправились через Пимжу, Александр приказал всем немцам разуться и далее идти босиком, дабы изборские жители, изряд­но запомнившие зверство «Божьих ритарей» 140 , хотя бы немного смягчались сердцами своими, видя врага в босом и жалком виде.

И ни у кого не было жалости к проклятым пленни­кам. Да к тому же, ведь и не по снегу же им приходи­лась чапать, а всего лишь грязь месить ножищами сво­ими, хоть и холодную. А ничего — терпите, дудыши! Были бы вы званые гости, мы б вам лучшую обувку сами отдали, а незваных, да еще таких лютых, — боси­ком, босиком!

Но все же и их, стервятников мерзких, без куска хлеба не оставляли, кормили чем Бог послал, застави­ли Великий пост по-русски допоститься, со всякими народными постными изобретениями, коими славит­ся Русь наша Святая. Ничего, им полезно, а то ведь они там у себя в Дудешландии не только рыбу, но и птичье мясо во время строгих постов дозволять стали, христиане папёжные.

Так, сытые, но босые, они пешочком в Изборск вхо­дили. В Изборске не удалось всех уберечь. Троих мест­ные жители тайком выкрали и казнили. И трудно бы­ло осуждать изборчан за такое недоброе дело, ведь как припомнишь, что немцы в Изборске вытворяли, воло­сы дыбом становятся.

— А мне, как вспомню Мишку, мальца жалко, — вздохнул Никола Медведь.

— Цего ж его жалеть? В такие руки попал, — мол­вил Юрята Камень.

— Нет, я про то, как он немца не мог зарезать. По­мнишь, Елисей, ты рассказывал?

— Еще б не помнить! — вздохнул Ряпко.

Сопровождая победную рать Александра, Влади­мир Гуща продолжал ухаживать за выздоравливаю­щим княжьим отроком Саввой, раненным в Мостов-ской битве. Савву везли в отдельной повозке вместе с племянником Гущи, Ратмишей, коего Савва выпро­сил себе в усыновление. Гуща бы, глядишь, и не согла­сился отдать Савве сиротинушку, вся семья которого была истреблена немцами в Изборске, но Ратмиша сам принялся умолять родного дядю отдать его в сыны к оруженосцу князя Александра, и Гуща согласился. Ведь это же и честь большая — быть в сыновьях у та­кого нарочитого витязя. Глядишь, Господь особо воз­наградит ребенка за столь страшные горести, перене­сенные им в малолетстве.

В Изборске же, в ночь перед Великой субботою, Ратмишу застукали плачущим над пленным немцем. Он сидел и рыдал, приставив к горлу ритаря острый нож и не умеючи этим ножом воспользоваться. Ритарь сей, именем Иоганн-Марк фон Балдон, был, между прочим, одним из высокопоставленных членов орде­на. Таких, как он, всего семеро попало в плен, и это то­же было немало, учитывая, что, как говорил бывший немец Ратша, всех именных ритарей в ордене состояло не более ста. И они у них почитались как избранные воеводы.

И вот сей Балдон сидел связанный и хмурый на по­лу, а мальчонка-сирота исцарапал ему все горло ост­рием кинжала, но воткнуть орудие в глотку врагу и убить его так и не мог бедолага. И рыдал от своего детского бессилья. Не мог он убить человека, и тем са­мым, слава Богу, не взял греха на легкую свою, весен­нюю душу.

После этого Савва его, дурачка, самого стал к себе привязывать на ночь, дабы ничего подобного не повто­рилось.

— Слобони гребли, — приказал Юрята гребцу Ни­коле, и тот послушно остановил весла, вытащил их из воды и бережно положил по бортам лодки. Замедляя ход, суденышко- плавно рассекало чистейшую озер­ную воду, сквозь которую зоркий глаз Юряты разли­чал дно.

— Увидел? — спросил Елисей.

— Кажись… Медведь, ты дочку-то 141 подгребком назад цуток подкинь.

Никола взял маленькое весельце и тихонько стал разворачивать лодку, возвращать ее.

— Тут! — воскликнул Юрята, разом скинул с себя рубаху и, оставшись в чем мать родила, перекрестил­ся: — Благослови, Господи!

Он бросился в воду и быстро стал набирать глубину умелыми и сильными нырками. Глубоко внизу он от­четливо различал железную птицу, выпятившую вперед свою грудь, и, донырнув до нее, он схватил ее за го­лову. Это был только шлем. Ничего более. Замерев на дне, ныряльщик внимательно огляделся по сторо­нам — никаких тел и предметов не было видно. Как-то так получилось, что этот шлем не подняли, упустили из виду.

Извлекать тела немцев и закованные в броню туши лошадей стали уже в последних числах апреля, сразу после Светлой седмицы. Сперва — где помельче. Густо намазавшись жиром, Юрята прыгал в воду с крепкой веревкой, на дне успевал приподнять мертвеца и про­сунуть ужище ему под спину. Затем вылезал, проды-хивался и во время второго нырка завязывал вервие двойным узлом на немце поперек туловища. После этого тело поднимали на лодку и везли на берег, где с утопленника снимали все доспехи и одежды. Это до­рогостоящее добро поступало в распоряжение сель­ской общины, а мертвеца заворачивали в камышовые или ситничные рогожи, дабы в таком легком травяном гробу предать тело земле.