Иван Фирсов - Гангутское сражение. Морская сила

«Лукавит Афанасий, — слушал Прозоровский владыку, — ведь лучше меня знает весь край,». Но ответил в тон владыке:

— Само собой, в Березовском устье.

— Хм, устье-то велико, — Афанасий понял, что от воеводы ничего нового толком не услышишь. Он из своей избы дальше Гостиного двора за минувший год после приезда нигде не бывал.

— На Линском прилуке будем творить крепостцу, — как о деле решенном, твердым голосом проговорил Афанасий. — Там оно само ходкое русло для судов, саженей девять десятков по ширине. Пушки наши ворога там достанут при всяком случае.

— И то верйо, — сразу согласился Прозоровский, в глаза не видавший того острова и никогда не бывавший в тех местах.

Афанасий всегда имел правило доводить суждения о мирских делах до полного завершения.

— Дело это наипоспешное и безотлагательное, боярин. Покуда Двина во льду, надобно на Линский прилук для строения крепостцы камень да деревянные припасы доставить.

Прозоровскому явно было не по натуре слушать наставительные речи архиерея, но он слушал молча, слегка потупив взор, чтобы-не выдать своего неприязненного расположения духа.

Чувствуя настроение воеводы, архиерей подсластил сказанное:

— А коли речь о судьбах отечества зашла, так я безотлагательно распоряжусь, воевода, со всех монастырей свезти на Линский прилук какой ни есть камень.

Царь, как правило, не ограничивался указующими бумагами. Не прошло и недели, как у воеводы появился стольник Сильвестр Иевлев из Москвы для надзирания за работами.

— Государь повелел строение крепости возложить на семь городов. — Иевлев протянул воеводе список.

Там значились Устюг Великий, Вятка, Соль-Выче-годск, Тотьма, Чаронда, Кеврола и Мезень. Оттуда надлежало выделить для работ 1800 человек.

Вместе с Иевлевым приехал инженер Егор Резан. Он составил чертежи крепости и с жаром взялся за сооружение цитадели. Нельзя было исключать, что шведы могут прорваться мимо крепости. Было очевидно, что главная их цель уничтожение города и порта. Для обороны же собственно Архангельска обращено было внимание, с одной стороны, на вооружение «каменного города», т. е. Гостиных дворов и всего городского берега, местной артиллерией, состоявшею из 100 пищалей, а также и из пушек, позаимствованных на летнюю пору с иностранных торговых кораблей; с другой стороны, был усилен и самый городской гарнизон переводом из Холмогор двух стрелковых полков, составивших с имевшимися тогда в городе стрельцами всю боевую силу в количестве 1821 человека, к которым были присоединены прибывшие из Москвы и малолетние драгуны в числе 534 человек.

Такою ничтожною силою, неопытною в боевом деле, при тогдашних плохих пушкарях думали оградить город от нарвских победителей. Притом воевода, обязанный защищать все подступы к городу, оказался не только неспособным к распорядительности, но даже и не храбрым, как показали дальнейшие события. Душою обороны в данном случае был архиепископ Афанасий, приставленный Петром к Прозоровскому в качестве советника. Он принимал деятельное участие во всех мероприятиях по обороне и по постройке самой крепости, пожертвовав для последней весь строительный материал монастырей.

«Относительно безопасности двинских устьев царь повелел засорить Пудожемское русло, на Мурманское послать 300 человек стрельцов с пушками, чтобы в узких местах окопаться шанцами и стеречь накрепко приход неприятеля, не допуская его войти в самое устье. Такие шанцы, или батареи, сооружены и у новостроившейся крепости, в числе четырех, из которых три, вооруженные десятью, тремя и двумя пушками, находились в близком расстоянии от крепости на том же берегу, а четвертая с 15 пушками — на острове Маркове, лежащем по другую сторону Малой Двины. На всех этих батареях имелось 400 солдат под командой солдатского головы полковника Животовского. Лоцмана были переведены с Мудъ-южского острова к этим же батареям и могли высаживаться на приходящие с моря корабли не иначе как по донесению воеводы от поставленного на Мудь-южском острову военного караула, что, мол, пришедшие корабли подлинно торговые, идут туда-то и такой-то нации… Указ царя предупреждал поморских жителей не выходить на промыслы. Все торговые суда по сему случаю были задержаны при порте. В крайнем случае велено приготовить брандеры».

Так гласит летопись.

В первые дни мая последние льдинки унеслись, подхваченные половодьем, через устье Двины в Белое море. В Архангельском Гостиный двор, проснувшись от зимней спячки, гудел, как потревоженный улей. Ждали первые купеческие суда с иноземными товарами, готовили свои, завезенные зимой, припасы на продажу. Но при всей, с первого взгляда, беззаботной суете разношерстного люда в самом городке, и особенно в прибрежных улицах, в поведении и настроении людей чувствовалось какое-то напряжение. Оно задавалось и разгуливающими по городку и набережной стрелецкими нарядами, и появившимися на берегу пушками, возле которых дневали и ночевали в палатках пушкари, и вестями с Двинского устья, где уже поднялись с человеческий рост крепостные стены, в проемы которых на весеннем солнцепеке чернели и нагревались пушечные жерла. Потому теперь частенько невольно, с некоторой тревогой поглядывали горожане в сторону Двинского устья…

Весеннему солнцу всегда рады в северных краях. Вместе с теплом оживает помаленьку природа. Чернеют проталины на наезженных санями зимниках, серпами окольцовываются стволы деревьев вдоль лесистых опушек, кое-где, вдоль крутых берегов рек, вокруг островов на озерах, робко проглядывают иссиня-черные каемки оттаявшего ледяного панциря. Вода, одно из чудес природы, приобретает свое первородное свойство, воскрешая все живое в себе и вокруг.

В Европе Скандинавию издревле относили к Северным землям. Но если ближе к Нордкапу зима хозяйничала обычно весь отведенный ей календарем срок, то на юге, у Датских проливов, морозы уступали свое место оттепели задолго до этого времени.

Поэтому шведские эскадры на зиму в основном уходили на юг, отстаиваться в Карлскрону, основную базу флота. Сюда-то и прибыло в разгар весны распоряжение Адмиралтейств-коллегий, готовить согласно королевскому указу эскадру для похода в неблизкий путь — к берегам России.

После недавнего «чуда» под Нарвой король Карл XII был уверен как в явном превосходстве своих войск, так и в неспособности русской армии противостоять шведам. Перед своими генералами он не раз снисходительно высказывался по этому поводу:

— Нет никакого удовольствия биться с русскими, потому что они не сопротивляются, как другие, а бегут.

Отдавая приказ стереть с лица земли Архангельский, король не сомневался в успешном рейде королевской эскадры. Такого же мнения придерживались и флагманы Адмиралтейств-коллегий. Старший среди них адмирал Вахмейстер, ознакомившись с королевским указом, без особых раздумий назначил флагмана похода на Север: