Иван Фирсов - Гангутское сражение. Морская сила

Однажды жена, урожденная голландка Катерина Фоохт, ушла помолиться к подруге-немке, такой же реформистке, учительнице в губернаторском доме. Вернулась она необычно взволнованной:

— Из Петербурга пришла почта, сообщают царским манифестом о какой-то виктории морской над шведами.

Пришлось опальному моряку наведаться в губернскую канцелярию, где Он, не без волнения, прочитал царский манифест о Гангутском сражении.

По мере чтения наливалось краской обычно бледное лицо Крюйса, еще ярче проступало родимое пятно на щеке. «Как жаль, что я не с ними, моими парусами и пушками, — досада и боль саднили сердце, — сколько лет и здоровья отдал я флотскому делу, а теперь случилась виктория, а мне здесь горевать суждено».

Вернувшись домой, он со вздохом рассказал жене о гангутской победе и ушел в другую комнату.

До сумерек сидел бывалый моряк у окна, глядя на пенящиеся под окном волны полноводной Волги.

Когда совсем стемнело, достал гербовую бумагу и, с некоторым трудом подбирая слова, начал писать прошение царю.

«Державнейший Царь. Государь Милостивый!

Служил я, нижайший раб, Вашему Царскому Величеству 16 лет и управлял верно, радетельно и трудился с великим тщанием неусыпно, сколько могуты моей было, за что и имел к себе милость Вашего Величества; но Божеским посещением прогневал Ваше Величество, отчего весьма сокрушаюсь.

Всемилостивейший государь! Прошу Ваше Величество меня, нижайшего раба своего, для своего многолетнего здравия, аресту свободна учинить по-прежнему, за старые мои верные и радетельные службы и для старости моей. За что должен со всею фамилией своей вечно Бога молить?»

Письмо было запечатано и отправлено на следующий день. А ответ пришел далеко не быстро. Даже Катерина, всегда уверенная в правоте мужа, не вынесла жребия, ей уготовленного, как супруге ссыльного, не вытерпела, опять возмутилась.

— Чего нам здесь ждать? — спрашивала она со слезами. — Не думаю, что о тебе скоро вспомнят. Последуй хоть раз моему совету. Выбрось блаженные мысли. Ты, Корнель, не родился подданным Петра. Испроси у него великодушного позволения, и поедем в Амстердам. Я сильно скучаю по детям.

Слушая причитания жены, старый моряк обиженно насупился:

— Ты думаешь, мне детки во сне не снятся? Только в долгу я перед Россией, она меня возвысила, и тебе это известно. Быть не может, чтобы царское величество меня позабыло.

Не прошло и двух месяцев, прислан был наконец ответ от царя. Петр возвращал Крюйса на службу в прежнем звании…

И вот теперь, не прошло еще и года, царь упрекает его в нерадивости, не иначе упомянул о нем в письме Апраксин, больше некому. Делать нечего, как говорят русские, назвался грибком — полезай в корзину.

— Государь мне пеняет за худую службу, — виновато, с некоторой растерянностью обратился он к Апраксину. — Какие будут мне замечания, господин генерал-адмирал?

— Встрепенись, вице-адмирал, — без насмешки, огорченно ответил Апраксин, — вспомяни, как на Воронеже по стапелям проворно носился, девкам за тобой было не угнаться.

Апраксин перевел дыхание, встал, поманил Крюйса к окошку:

— Вишь «Полтаву»? В ракушках она вся. К мели-то по осени ее приткнули, а кренговать не поспели. Чрез месяц эскадру в море выводить Сиверсу, в Копенгаген плыть к государю. По флагману равнять строй будут корабли, а он, как дохлая лошадь, плестись станет. Бери-ка сотни три-четыре матросов добрых, обкалывай лед вокруг нее, кренгуй.

Крюйс понятливо склонил голову, шагнул к двери, но Апраксин остановил его:

— Сие дело ты токмо направь по руслу. Наиглавное нам с тобой — эскадру снарядить в дальний путь. Впервой наша, российская эскадра поплывет в Европу. Смотреть на нее, глаза пялить станут повсюду теже аглицкие, да голландцы с датчанами, да немцы. Грешно наперво в грязь лицом ударить.

Каждое судно, великое ли, малое ли, само по себе сооружение непростое, а порой довольно сложное. Постоянное пребывание в водной среде не проходит бесследно для корпуса судна, или, как еще в старину его называли, кузова.

В воде обитает, кроме рыб, множество живых организмов. Для некоторых из них дерево — лакомая пища, для других не только еда, но и пристанище для постоянного проживания.

В теплое время на якорных стоянках эти живучие твари намертво впиваются в подводную часть деревянного корпуса и устраиваются по-семейному. Сооружают жилища в виде ракушек, множатся, и вскоре вся подводная часть сплошь покрывается этими наростами.

Одно дело, когда только что спущенное на воду судно, подняв паруса, скользит окрашенной поверхностью днища сквозь водную толщу. Совсем по-иному двигаются эти суда в конце кампании, когда их днища облеплены непрошеными «соседями»-ракушками. Судно намного теряет ход, делается неповоротливым и неуклюжим при маневрах.

Для купеческих судов такое явление может быть терпимым какое-то время, а для военных судов недопустимо. Любой порядочный капитан использует первую возможность, чтобы очистить днище — подводную часть судна. Не всегда это удается во время кампании, капитаны приноравливаются к концу осени, перед зимней стоянкой.

Процесс этот непростой и называется «кренгование» или, проще, «откренивание» судна. Обычно парусное судно частично освобождают от балласта, оно подвсплывает и его подводят к мелководью, чаще в устье какой-нибудь речки. Приткнув судно к мели, начинают заваливать его на бок, кладут бортом на воду. Производят такое действо двумя способами. Нагружают на верхнюю палубу каменный балласт и укладывают его вдоль одного борта. Под тяжестью камней корпус судна заваливается на бок, обнажается подводная часть — днище, — и ее очищают железными скребками от ракушек. Потом перетаскивают камни на другой борт и чистят другую половину.

Иногда применяют иной способ. На берегу устанавливают большие деревянные вороты. На них заводят толстые канаты и закрепляют на борту судна. Вращая вороты, наматывают на них канаты, и судно накренивается.

Крюйсу все это дело было знакомо до тонкости. Только не совсем понимал он, почему генерал-адмирал втравил его в эту канитель. «Сие дело капитана „Полтавы“ и флагмана эскадры», — слегка возмущался про себя Крюйс. Но приказ есть приказ.

Первым делом он пригласил капитан-командора Сиверса и капитана «Полтавы» Фан Геята:

— Генерал-адмирал распорядился произвести не откладывая кренгование «Полтавы».

«Не разумею, почему Крюйсу поручили такое дело, — не отводя глаз от пронзительного взгляда Крюйг са, подумал капитан-командор Сиверо, — сия обязанность моя и Фан Гента. Не успели по осени, рано морозы ударили. Но мы и без Крюйса об этом заботу имеем».

В свою очередь, Крюйс напыщенно переводил взгляд с командира «Полтавы» на Сиверса.