Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

Заметно ободрился Одоевский, и когда вошел Хован­ский, встретил его не потупленным взором, а светло-ра­достным.

Долго князь Воротынский вел разговор с приглашен­ными воеводами, определяя, как ловчее их полкам вес­ти себя. Остановились в итоге на том, чтобы каждый полк разделить на три части и клевать крымцев со всех сторон. По мнению воевод, такие действия поддержат крымцев во мнении, что лес напичкан русскими ратни­ками.

— Не забывайте помогать порубежникам лазутить, — напутствовал на прощанье воевод князь Воротынский. — Я пошлю десятка два станиц, чтоб каждое шевеление та­тарское мне известно становилось тут же, а наше бы — не доходило до Девлетки.

— Как не помочь? Пособим. Особенно, если в переплет какой станица попадет.

— Ну, тогда с Богом.

Перекрестились на иконы, висевшие в красном углу просторной горницы, и, надев шеломы, решительно шаг­нули за порог.

Михаил же Воротынский, державшийся с воеводами уверенно, подпер кулаком щеку, чтоб не сникла вовсе го­лова, отягощенная беспокойными мыслями. Оставшись в одиночестве, один на один с собой, он мог позволить се­бе расслабиться, дать волю сомнениям, не сдерживать смятение душевное, ибо прекрасно понимал, какую ве­ликую ответственность взвалил на свои плечи.

Много времени, однако, чтоб унынию потворствовать, у князя просто не было, и вновь усилием воли он заста­вил себя думать и рассуждать, мысленно он как бы ока­зался сразу в двух вражеских шатрах: Дивей-мурзы и ха­на Девлет-Гирея.

Если в ханском шатре все князю виделось ясно (Девлет-Гирей в гневе повелевает навалиться на русских всеми си­лами и изрубить их всех до единого), то в шатре Дивей-мурзы следующие шаги крымцев представлялись не с та­кой ясной простотой. Сразу же возникали сомнения (ка­кие должны быть у лашкаркаши), откуда у русских могло взяться такое большое войско, чтобы заполнить все окре­стные леса? По городам российским мор прошел великий, и не просто заменить сгоревшую в Москве Окскую рать, а тем более выставить новые полки. Царь Иван ни из Новго­рода, ни из Пскова, ни из иных крепостей на границе с Польшей и Литвой не тронул ни одного полка, ни одной пушки. К тому же, будь под рукой у царя великая рать, он сам бы ее повел, а он зайца трусливей бежал из своей сто­лицы. Стало быть, не верит, что можно оборонить трон­ный свой город. Но можно ли двигаться к Москве, оставив без внимания хотя и не такую великую, но не бездейству­ющую рать? Посады взять удастся без всякого сомнения, а вот с Кремлем, главной целью похода, посложней будет: пойдешь в наступление, тут тебе в спину — удар…

Князь Михаил Воротынский даже воспроизвел мыс­ленно тот разговор, который наверняка произойдет в ша­тре Девлет-Гирея. Дивей-мурза убедит хана повременить еще день-другой, вдруг полки русские решатся на глав­ную битву, а если не решатся, то послать на них три-че­тыре тумена, остальные же силы вести на Москву.

«Иного не свершится! — уверенно думал Воротын­ский. — Не может Дивей-мурза поступить иначе. Не мо­жет! Нужно готовить знатную встречу туменам. Чтоб от­бить охоту даже мыслить о Москве».

И в самом деле, закончится бой с нехристями удачно, если станет Девлет-Гирей и дальше плясать под его, Во­ротынского, дудку, не смажут пятки крымцы от гуляй-города, а вцепятся в него зубами, обложат со всех сторон, если же одержат верх крымцы, пойдут тогда тумены к столице России и ничем им уже не помешаешь. Такого допустить нельзя!

Главное — встретить татар до того, как они прибли­зятся к гуляй-городу на полет стрелы и станут, кружа множеством каруселей, разить тучами стрел защитников крепости, особенно стараясь попасть в пушкарей и стрельцов. Меткие стрелки, очень меткие, этого у них не отнять: на полном скаку попадают в ту часть шеи, кото­рая не защищена бармицей, или в глаз.

Поставить стрельцов-самострелыциков, как казак-во­евода Боброк в Куликовской сече сделал? Ловко вышло тогда: кованый болт самострельный разит втрое дальше обычной стрелы, играючи прошивая кожаные татарские панцири.

Проверенный тактический прием. Он в свое время пе­ревернул все с головы на ноги. Отборное рыцарское войско Франции — «Золотые шпоры», посланное усмирить восставших ремесленников Куртра 25 во Фландрии, впер­вые в истории Европы потерпело полное поражение. Прежде такие походы рыцарей оканчивались поголов­ной резней черни, а тут она, чернь, вооруженная арбале­тами и построенная фалангами, встретила рыцарей кова­ными стрелами. Жалкие крохи остались от грозного ко­ролевского войска.

Лиха беда — начало. Талантливые полководцы сразу смекнули, что будущее — за массированным огнем арба­летов. Битва под Кресси 251 это подтвердила полностью: английские горожане-ремесленники и земледельцы раз­громили в пух и прах цвет французского рыцарства.

Но англичане выставили десять тысяч стрелков про­тив тринадцати тысяч рыцарей, а что у меня? Три тыся­чи. Против тридцати или сорока. У Боброка тоже побо­лее стрельцов было… А мне что, на гибель их ставить?..

Иного, однако, пути, чтобы сбить порыв крымцев, князь Михаил Воротынский не находил.

Несколько пушек поставлю по бокам и в центре. Сот­ни две стрельцов с рушницами добавлю! Сам их постав­лю! Настоятель походной тафтяной церкви молебен от­служит…

В первый августовский день заря от зари уже переме­жается темнотой, вот и пришлось зажечь свечи, чтобы еще и еще раз вглядеться в подробнейший чертеж местности, подготовленный Логиновым, вспомнить все виденное в прежней поездке сюда, к месту главного сражения. Тогда еще он назвал Рожаю переплюйкой, но тогда он не с такой остротой воспринимал ее неширокость и маловодность.

А Никифор Двужил, с кем он решил посоветоваться, словно подслушал мысли главного воеводы, его терза­ния:

— Не очень великая помеха, но берега топкие, тальни­ковые, строй смешают. Вот бы туда полк выставить.

— Полками швыряться не могу, а стрельцов там по­ставлю. Завтра же с рассветом сам выставлю их. Как мыслишь, учитель мой?

— Не завтра, а уже сегодня. Гляди, рассветает. Толь­ко, думаю, не рано ли? Лазутчиков бы дождаться с изве­стием, что Девлетка повернул на нас. А впрочем, рано — это не поздно. Ертоул шалашей понаставит для отдыха на случай задержки крымцев. Возьми и меня с собой,

вдвоем сподручней место определять.

— Хорошо. Пойди теперь сосни малое время. Князь Воротынский тоже, потушив свечи, прилег на перину лебяжьего пуха, которая ласково приняла устав­шее тело. Дрема склонилась было над отягощенной дума­ми головой воеводы, но тут в дверь опочивальни постуча­ли, вошел Косьма Двужил, не ожидая позволения.

— Извини, князь, но дело такое: сразу несколько гон­цов от станиц лазутных. Гирей костры велел тушить и поднял рать. Ночью, аки тать.