Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

С тыльной стороны к китаям притулили стволы дере­вьев, очищенные от веток и сучков, чтобы в горячке боя не споткнулся бы кто из стрельцов о них. Сами ертоуль­цы прикидывали, ловко ли будет не только стрелять, но и быстро заменяться, когда же все устроили как надо, принялись укладывать засеки вправо и влево от китаев. Но не обычные засеки из деревьев, положенных верши­нами в сторону ворогов, а наваливали друг на друга и ели, чтобы убегать в лес стрельцам было укрытно и безо­пасно от стрел.

Управились засветло. Возвратились в гуляй-город, ос­тавив лишь несколько засад на всю ночь.

К этому времени и стрельцы полностью подготови­лись к скоротечной схватке. Сам главный воевода прове­рил, не упущено ли что-либо, затем епросил мнение стрельцов, когда лучше им выйти на берёг Рожай: с вече­ра ли, либо с рассветом.

Нашлись ретивые:

— До заката выходить. Каждый себе место облюбует и подправит, если возникнет в этом нужда.

— Ишь ты, до заката. Ночь, выходит, не спамши. Есть ли в этом нужда, вот в чем недолга. Если нужно, пойдем, только, разумею, крымцы татями полезут ли? Такого ни в жизнь не случится.

Михаил Воротынский, послушав перепалку, поддер­жал большинство:

— На рассвете отслужит молебен настоятель походной церкви и — с Богом.

Едва посветлел на востоке небосклон, стрельцы поспе­шили к походной церкви, следом подошли и все воеводы во главе с князем Михаилом Воротынским. Даже Фарен-сбах не погнушался православного молебна, пришел сам и привел с собой выделенных на берег арбалетчиков. Служба короткая, благословляющая на подвиг; молитвы ратников тоже короткие, хотя и горячие: «Спаси, Госпо­ди, и помилуй!»

Только стрельцы разместились по своим местам, так вот он — передовой ногайский тумен. Идет крупной ры­сью, чтобы, преодолев реку не снижая скорости, пустить коней намётом. Увидев же на берегу гуляй, натягивают первые ряды поводья. Что дальше делать, скажет либо темник, либо сам Теребердей-мурза.

Точно. Теребердей-мурза с двумя темниками выехал вперед, и начался совет. А стрельцы в это время возбуж­денно обменивались мнениями:

— Два тумена всего? Семечки!

— Ишь ты, семечки. Перелузгай двадцать тысяч. Язык опухнет.

— Язык — ничего. Животы бы не скрутило.

— Не каркай, — одернули несколько человек предрекателя. — Бог даст, животов не лишимся, а вон тех, во­рогов, погладим знатно.

Заминка у ногайцев окончилась. Сейчас пойдут, наби­рая скорость, широким фронтом. Ловко станет сечь. Но что это? Выезжает вперед полусотня. Со щитами и пика­ми. За ней, тоже со щитами, чуток пошире ряд. Еще один ряд, еще… Что? Клин? Щитами железными прикры­тый? Дроб не осилит железные шиты. Это не деревян­ные, кожей обтянутые. Это — харалужные! Попрут встречь огня за милую душу.

И тут команда от десятника к десятнику:

— Подсекать коней. Кучу-малу устраивать.

Очень разумно. Свалив ощетиненный клин, стреляй тогда по остальным без помехи. Благодать!

Взвыли корнай, выворачивая душу, заверещали сур-наи, и рванулось устрашающее:

— Ур-ра-а-агш!

Подпускай поближе к берегу. Не спеши. Сжимай в ку­лак нетерпение. Еще чуть-чуть. Еще. Пора. Удар набата и — залп.

Он ли удачен, триболы ли пособили, куча-мала обра­зовалась славная. Ржание покалеченных коней заглуша­ло грозный боевой клич татарских всадников.

Первый ряд самопальщиков — вниз, второй ряд на его место и — залп. Сразу же — вниз, уступая свои позиции третьему ряду. А первый уже запыжил в стволы дробь и — на смену третьему.

Каленые же болты летели беспрерывно, легко проби­вая татарские латы из толстой воловьей кожи.

Кажется, целую вечность противостоят нажиму но­гайцев отважные стрельцы, на которых уже посыпался ливень стрел. Появились первые раненые и даже убитые. Кому посильно из раненых, оставался на своем месте, тя­желых начали уносить в лес.

Не ясно пока, чем окончится это короткое, но очень жестокое противостояние горстки против лавы; вряд ли татары сыграют отход, хотя надежда на это есть. Увы, не намерены отступать. Они уже в реке. Забурлила Рожая, покраснела от крови. Вот уже первые из первых выска­кивают на берег, их, конечно, секут болты, но на место выбывших новые заступают. Не пора ли в лес? Главный воевода не велел стоять до живота своего.

Глухой удар набата. Самопальщики улепетывают пер­выми, прихватывая раненых.

Сделав еще по паре выстрелов, припустились в лес и самострелыцики. С потерями, верно, хотя и небольши­ми: ибо тем ногайцам, кому уже удалось выскочить на правый берег, китаи мешали не только погоне, но и мет­кой стрельбе из луков.

Переправа затормозилась. Передовые нукеры начали растаскивать китаи, добивать раненых коней и своих со­братьев, кому не повезло. Когда же путь был расчищен, начали строиться для атаки. По пятьсот в ряд, медленно продвигаясь вперед, освобождая место для новых и но­вых рядов.

До жути много воронья, но и князь Воротынский, и все воеводы, и даже бывалые ратники радовались, ибо хорошо понимали, что не получится у татар дикого на­скока, не успеют кони войти в раж, когда их никто уже не в состоянии остановить. Затрубили корнай, ударили бубны, конная лава быстро начала набирать скорость, и тут от опушек, справа и слева, принялись стрелять руш-ницы и самострелы — от многотысячного строя момен­тально отсеклись несколько сотен и стремительно понес­лись на стрельцов. А те, вовсе не обращая внимания на скачущих к ним ногайцев, стреляли по главному строю. Но, заглушив полностью выстрелы рушниц, над полем взметнулось: «Урра-а-а-гш!». Конница, все более наби­равшая скорость, уже казалась неодолимой.

Но как и рассчитывал князь Михаил Воротынский, перейти на такой галоп, когда шалеют и кони и всадни­ки, несясь вперед без удержу, ногайцы не успели, оттого первый же залп орудий смешал их ряды.

Князь Воротынский ликовал: «Все! Отобьемся!»

Не рано ли радоваться?

Вышло, что не рано. Опытен воевода, знает, что к че­му. Да, ногайцы все же дотянулись до стен гуляй-города, заполнив ров трупами всадников и коней, даже дошло до топоров, мечей, копий и шестоперов; на том, однако, штурм окончился. Не одолели русских ратников ногай­цы, валились храбрецы, пытавшиеся взобраться на до­щатую стену, в ров с размозженными головами — все вы­ше и выше трупы у стен гуляй-города, по ним уже лезут наступающие, им уже легче дотягиваться до верха стен, но их пыл иссякает, уже не подбадривают они себя ис­тошным «Урр-аа-а-агш!», лезут молча. Только страх рас­правы за трусость заставляет повиноваться приказу Те-ребердея-мурзы.

Теребердей, также весьма опытный военачальник, по­нял состояние своих нукеров и лихорадочно искал вы­хода. Бросить бы резерв, но его нет. Опрометчиво посту­пил он, не оставив резерва. Только личная охрана под ру­кой. Не мог Теребердей, не теряя чести, отступить: Дев-лет-Гирей не простит второго поражения.