Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

Увы, Москва с первого же дня возвратила его в мир интриг, злобства и вероломства. Поначалу шло все как нельзя лучше: приласкавшиеся жена, дети, дворня, с ра­достью встречавшая князя, затем баня с дороги и торже­ственный обед, на который подоспели брат Владимир и Федор Шереметев.

Князь Михаил Воротынский сразу заметил, что весе­лость гостей деланная, пробивающаяся сквозь глубокую печаль. Но решил князь не торопить события: настанет время, и гости сами поведают о своих заботах. Впрочем, он уже понял, что гости кручинятся не столько о себе, сколько о нем, хозяине; и та тревога, которая появилась в его душе в радостные минуты встречи с ликующей Москвой, та же тревога, пока еще безотчетная, только те­перь с еще большей силой, прищемила сердце.

Первый тост. Хозяйка, нарядная, в камке узорчатой, золотом и серебром шитой, поднесла гостям кубки с ви­ном заморским. Князь Владимир высоко поднял бокал.

— С превеликим удовольствием осушу кубок сей зеле­на вина за спасителя России. Пусть завистники шепчут­ся, будто победу ковал Опричный полк князей Хованско­го, Хворостинина да Вельского Богдана, но им не обо­лгать правды…

— Постой, постой. Ты говоришь такое?!

— Да, князь, он прав, — подтвердил Федор Шереме­тев. — Не только в Кремле об этом перешептываются, но вся Москва перемалывает напраслину, удивляясь, веря и не веря слухам. Обо мне же говорят, что припустил я от татар, будто заяц трусливый, саадак даже потерял.

— От кого пошло? Не от князя Андрея Хованского, это уж — точно. Он сразу же, по выходе из Коломны, уз­нал мой замысел и одобрил его, хотя и с опаской. Не сам ли государь?

— Сказывают, что сам. Через Малюту Скуратова, вер­ного пса своего. Заревновал. Как бы слава, ему единст­венному принадлежащая, тебе не досталась.

В общем, не обед торжественный начался, а голово­ломка со многими неясностями. Гадали, с кем и как себя вести, намечали общую линию поведения, которую подконец обеда князь Воротынский определил так:

— Станем делать свое дело. По чести и совести слу­жить государю и отечеству. Что на роду написано, того не миновать.

На следующее утро князь собрался было на Думу, но Фрол отсоветовал:

— Никакой Думы, князь, вот уже более недели нету. Государь празднует разгром Девлетки.

Что ж, выходит, можно день-другой побыть дома. С детьми, соскучившимися по отцу, с женой-ладой, ласко­вой и заботливой. На большее время он не мог позволить себе расслабиться: считал, что непременно надо отпра­виться в поездку к казакам понизовским, ватажным, чтобы окончательно сговориться с ними и о земле, и о жа­ловании, выяснить, в чем они нужду имеют, сколько ле­са потребно, чтобы дома новые срубить тем, кто станет царю служить, чтоб сторожи поставить стойкие да кре­пости атаманские возвести. Время здесь особенно поджи­мало. Упусти его — трудно будет наверстывать. На Рос­сию теперь Девлет-Гирей не пойдет, тут и гадать нечего, а казаков приструнить, чтоб на цареву службу не пере­метнулись, а стояли бы, как и прежде, между Крымом и Россией, не принимая никакого подданства, на это у Та­вриды силенок хватит. Не протяни, выходит, казакам сейчас руку свою Москва, Таврида протянет.

«Перегожу малый срок, авось кончит царь куроле­сить и злобствовать, поутихнет. А нет, все одно поеду в Кремль. Испрошу дозволения ехать в ватаги казачьи с зельем, с рушницами, с пищалями и с самострела­ми…»

Так, однако, получилось, что на закате солнца оповес­тили князя Михаила Воротынского, чтобы завтра после утренней молитвы прибыл бы он к государю.

Не порадовала эта весть князя, а встревожила еще больше. Конечно, для порубежного дела — отменно. Нужда есть о многом поговорить спешно, но откуда царь узнал, что он, князь, приехал домой. Никого не опове­щал он о своем прибытии, только за братом и за Шереме­тевым Фрола посылал.

«Выходит, самовластцу известен каждый мой шаг?! Но кто же тогда доносит? Шереметев не мог проговорить­ся, тем более свероломничать. Кто же тогда? Конечно, Фрол! Никто, кроме него, дворца даже не покидал. Но может, кто тайно?»

В общем, не пойманный — не вор. И все же князь Во­ротынский решил осторожнее вести себя с Фролом Фро­ловым. Если, конечно, царь на Казенный двор не отпра­вит, оковав.

Вопреки ожиданию, Иван Васильевич встретил слугу своего ближнего весьма радушно. Посадил на лавку, уст­ланную мягкой узорчатой полавочницей, осведомился о здоровье, о жене и чадах, затем заговорил с грустинкой в голосе:

— Ума не приложу, чем отблагодарить тебя за службу ревностную. Чин твой в вотчине моей самый высокий — ближний слуга государев. Вотчина есть. К трети Воротынска, от отца наследованной, еще жаловал я тебе Новосиль. Что еще? Поклон мой прими и ласковое слово,

воевода славный.

«Не густо, — ухмыльнулся про себя князь Воротын­ский. — Не густо. Стало быть, и в самом деле прогневал­ся самовластец. Жди, выходит, опалы».

Но ответив поклоном на низкий поклон царя, загово­рил о делах порубежных:

— Сторожи и воеводские крепостицы, да Орел-город — в пути. Стрельцы, дети боярские — с обозами. Дома для них рублены, ставить же им самим, где кому любо. Земле­меры с ними. Оделят пахотной и перелогом, как в Пригово­ре думном и по твоей, государь, воле. Меня же, государь, отпусти к казакам ватажным с зельем и огненным наря­дом. Мыслю на Быстрой и Тихой Сосне побывать, на Воро­неж-реке, на Червленом Яру, по Хопру и по Дону проехать. — Иль мы не посылали казакам пищали, рушницы и зелье в достатке? Иль не передали им, что беру я их под свою руку?

— Они, государь, и стоять против Девлетки стояли, и гонцов ко мне слали, лазутя крымцев, теперь твое ласко­вое слово им ко времени бы. Порасспросить еще хочу, в чем нужду имеют, леса сколько, утвари какой. Девлетка пригрозит купцам своим, чтоб те прекратили торговлю с ватажными казаками или станет ласками приманивать ватаги к себе, задабривать всячески, вот тут бы нам не припоздниться: купцам охранный путь туда проторить, с жалованием определиться окончательно. С землей. Нуж­да в моей поездке, государь, большая. Купцов двух-трех возьму, дьяков пару из Разрядного приказа да и из Пуш­карского, землемера, а то и двух. Путь долгий. Здесь князь Тюфякин останется, имея под рукой бояр моих для рассылки, чтоб нигде никакого тормоза не случилось с обозами да плотниками.

— Поезжай, Бог с тобой, — будто через силу выдавил Иван Васильевич. — Не мешкая, собирайся.

— На исходе зимы ворочусь.

С тяжелым сердцем поехал князь Воротынский в свой дворец, не навестив даже Разрядный и Пушкарский при­казы. У него зародилось подозрение, что передумает царь отпускать его в дальнюю поездку. Чего-то испугался. Не измены ли? Жди тогда оков и Казенного двора. В лучшем случае — Белооаера.