Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва

Головные дозоры татар миновали, ничего не заметив, боковых же крымцы отчего-то не высылали. Значит, можно выдвигать засаду в ерники.

Медленно движется вражеская колонна. Только к исходу дня, когда солнце вот-вот собиралось запутаться своими лучами в дубово-березовой густоте, вовсе не замечая колких еловых вершин, появилась замыкающая сотня. Вот уже полусотня саженей до засады, вот двадцать — пронзительный свист и тут же — залп. Тут же зловещее шипение каленых болтов. Десятка два всадников сползло безжизненными кулями с седел, но остальные без всякой растерянности рванули к ернику, откуда несли смерть дробь и железные стрелы, грозно загорланив: «Ур-р-ра-агхш!»

Еще один залп рушниц, на сей раз менее смертоносный, а первые всадники уже почти у самого ерника. Сейчас ворвутся и примутся рубить коварных гяуров, но тут вновь взвился свист, и левая сторона дороги жахнула залпом.

Малая, очень нужная заминка — есть время улепетнуть из ерника и чем скорее, тем лучше. Начало удачное, от сотни осталась едва ли половина, к ней на помощь, однако, уже несется предпоследняя сотня.

Дальше началось то самое, что предсказал тысяцкий. Разбившись на десятки, целых три сотни начали прочесывать лес, и на каждой прогалине, на каждой полянке падали с седел от летевших из густых подлесков каленых болтов.

Почти все крымцы остались в лесной чаще. Спаслись немногие, да и то благодаря наступившей темноте.

Ликует Богдан Вельский, и понять его можно, такой успех! Сколько побито крымцев, а из опричников никто даже не ранен.

— Вот так и станем дальше засадить!

— Рискованно повторяться, — высказал свое несогласие тысяцкий. — Конечно, еще разок можно, но не более того. Татарским воеводам да и нукерам не перешибешь перстом лба. Зело умны они в рати. Думать нам нужно о новом.

Все же настоял Богдан Вельский устроить засаду на манер первой, но, как и предрек тысяцкий, оказалась она менее удачной вначале, хотя в лесу, когда стали его прочесывать татары, понесли они знатные потери. Кто-то из опричников начал даже аукать озорства ради, оказалась же от этой шалости добрая польза: крымцы более настойчиво начали преследовать аукающих, а те заманивали их в болота.

Вся опричная тысяча взяла на вооружение аукание и, не неся никаких потерь, расправлялась со всеми, кто появлялся в лесу. А их, крымских карателей, все больше и больше пёрло в лес. Не только, чтобы избавиться от назойливой опасности, но еще и для того, чтобы захватить языка. Темник требовал этого, а его понукал к тому Дивей-мурза. Он все отчетливей понимал, что поход идет не совсем так, как должно: русские уходят от решающего сражения, сохраняя свои силы. Для чего? Где они собираются биться? Не готовятся ли ударить в спину, когда тумены подойдут к Москве? Но, скорее всего, ждут подкрепления, которое спешит, видимо, и из Великого Новгорода, и из других северных и западных мест. Это Дивей-мурза считал вполне вероятным, потому что Литва и Польша, обещавшие начать наступление на Смоленские земли, и шага до сего момента не сделали.

Дивею-мурзе очень нужен был язык, чтобы узнать, велика ли сила, которая прячется в лесах. Знай он это, мог бы предложить Девлет-Гирею свой новый план наступления на Москву. Пока же хан не желал даже слушать о приостановке движения, чтобы осмотреться и сделать необходимые поправки в свои действия.

Но то, чего очень хотелось Дивею-мурзе, никак не хотел допустить князь Михаил Воротынский. С каждым гонцом, какой бы приказ тот ни нес, князь обязательно напоминал воеводам, чтобы те надежно охраняли себя от лазутчиков, берегли бы ратников и, что самое главное, не допускали бы пленения. Теперь, наставлял он воевод, важнее не столько уничтожать захватчиков, сколько беречься от них, не давая подглядеть передвижения русских полков, а вот крымских же языков приказывал брать как можно больше.

Приказ главного воеводы — есть приказ. С ним не поспоришь. Но он не запрещает нагонять страх на крымцев. И хотя опричники и ратники полка Правой руки больше не ставили засад на дорогах, тем не менее от ночных налетов не отказались. Особенно в том преуспели опричники Передового полка. Тихо, без рушниц и даже самострелов, лишь с мечами и акинаками [246] Акинак — короткий (40–60 см) железный меч. подбирались они к стану какой-нибудь сотни, ловко снимали охрану и — пошла резня. И только крымцы начинали приходить в себя — опричники обратно в лес. Неважно, сколько захватчиков будет похоронено после рассвета, важно страху нагнать, лишить спокойствия.

Еще повадились опричники коней разгонять, тихо убирая коноводов. Убивать коней рука не поднималась, вот и загоняли их подальше в лес. Утром когда горе-вояки начинали собирать своих коней, вот тут и подходило время для настоящей работы. Можно пускать каленые болты из ерников, можно заманивать ауканьем в болотины.

Все это раздражает крымских военачальников, они все гуще и гуще пускают лазутные группы в лес, и перехватывать их становится все трудней, сокращать до минимума приходится ночные вылазки. Опричная тысяча уже создала три полосы засад, чтобы даже мышь не прошмыгнула мимо них, но и этого становилось мало. Богдан Вельский собрался уже слать гонца к князю Хованскому за помощью, надеясь получить хотя бы полутысячу, но его опередил гонец от самого князя. И приказ первого воеводы весьма удивил Вельского: начал он наконец понимать его хитрый замысел.

— Велит тебе воевода пропустить пару лазутных крымских разъездов к Рожае-реке, сопровождая их невидимо. Близко к гуляю, что на холмах у Молодей возвели, не подпускать. Пусть издали полюбуются, — хмыкнул гонец, — да зенки свои на лоб повыкатывают. Если же кто захочет через Рожаю перемахнуть, бить болтами. А если назад — пусть скачут, но не все чтобы ускакали. Двоих-троих оставить, не более того, чтоб пострашнее им все показалось.

— А что, велик гуляй-город? — не удержался от вопроса Богдан Вельский, хотя понимал, что унижает этим себя: он, третий воевода Опричного полка, должен знать все.

— Велик. Весьма велик.

— Когда успели? — невольно вырвалось у Богдана Вельского, и он сам удивился столь глупому вопросу. Спохватившись, ответил вроде бы сам себе: — Целых пять дней, как не успеть, если не спать.

В самом деле Девлет-Гирей остановился у Пахры на пятый день после переправы через Оку. Времени оказалось более чем по горло, чтобы все задуманное Михаилом Воротынским осуществить. К тому же все его соратники действовали четко и быстро. Едва лишь замыкающие части крымской рати миновали Молоди, как тут же на высоте, которую определил Никифор Двужил и которую в свое время одобрил князь Воротынский для гуляй-города, появились ертоул и посоха. Застучали топоры, завизжали двуручные пилы. Не заставил себя долго ждать и сам обоз с гуляями. Когда же к условленному месту подошел Большой полк, гуляй-город крепко, словно вросший в землю, стоял многоверстовой стеной, непробиваемой для стрел.