Арсений Рутько - Последний день жизни

— Ты ранен, Малыш? — крикнул Валлес. Опираясь на трость и костыль, Луи шагнул навстречу:

— Нет, гражданин Валлес! Но моя проклятая нога… Где Эжен?

— Ночью мы расстались с ним в Ратуше… Он жив, жив, успокойся! Но ты видишь, что творится! Враг наступает повсюду, и, подчиняясь приказу Делеклюза, мы рассредоточили силы по округам. Боюсь, не ошибка ли это?..

— Но где сейчас Эжен, где?

— Не знаю, Малыш, не знаю. Как члену Военной комиссии, ему приходится поспевать всюду. Ночью, если натупит затишье, Коммуна соберется в здании Пантеона. Мы должны находиться возможно ближе к линии боя.

У баррикады вспыхнула чуть было притихшая перстрелка, и кто-то из гвардейцев позвал с тротуара: — Командир Валлес!

— Иду! — крикнул через плечо Валлес. — Прости, Малыш! Я передам Эжену при встрече, что видел тебя!

— И еще скажите ему: на рю Лакруа, в кафе «Мухомор».

— Скажу! Держись, Малыш! И верь: последнее слово Коммуны не сказано!

И батальон Валлеса, вернее, его остатки бросились к баррикаде, защищавшей перекресток. Луи видел, что там секундой раньше упал скошенный картечью красный флаг, и какой-то парнишка, подхватив его, карабкался на гребень баррикады, чтобы снова укрепить знамя.

Луи с горечью смотрел вслед Валлесу: неужели и его убьют? Он любил книги Валлеса, где было много понятного и близкого ему, Луи. Как и всех прогрессивных литераторов, Империя Баденге всячески преследовала Валлеса, арестовывала, судила, сажала в тюрьмы. Но в нем, как и в старшем брате Луи, Эжене Варлене, нельзя, невозможно убить преданность революции и Республике, их нельзя запугать! Валлес был дорог Луи не только сходностью судьбы и убеждений с Эженом, его сердечно трогало и подкупало внешнее сходство Жюля Валлеса и брата: та же прическа, та же окладистая с ранней проседью борода, тот же смелый и ясный взгляд темных глубоких глаз.

Значит, к вечеру нужно быть у Пантеона, — если ночь приостановит бои и в Пантеоне соберутся уцелевшие члены Коммуны, Эжен обязательно явится туда, он никогда не манкирует обязанностями депутата. А уж в такие решающие часы об этом не может быть и речи. Если, конечно, к тому времени Эжена не повалит навзничь на какой-нибудь баррикаде шальная или прицельная пуля, адресованная именно ему. О, версальцы с особой тщательностью целятся в серебряные и золотые галуны — отличительные знаки командиров.

А сейчас следует избавиться от трости, доковылять до дома Деньер: а вдруг все же Эжен, получив записку в «Мухоморе», улучил минутку и забежал к Клэр. Ведь его не может не волновать судьба спасенных Луи документов. Да к тому же Луи изнемог, хотелось хотя бы на часок забраться в темный закуток под лестницей, уткнуться лицом в подушку, полежать. Иначе ночью просто свалишься где-нибудь на полпути к Пантеону…

До дома Деньер он добрался под вечер. Баррикада, перегораживавшая улицу, еще не была захвачена ворсальцами, но стены близких к ней зданий были изрядно побиты снарядами, словно дома только что переболели оспой. Странно, но Луи совершенно не думал о собственной безопасности, не гнул головы, когда поблизости свистели пули и осколки, вел себя так, словно был заколдован, защищен от любой угрозы невидимой стеной.

Бродя по городу, он жадно ловил случайные слова, обрывки чужих фраз и благодаря им достаточно ясно представлял себе общую картину версальского наступления.

На второй день вторжения в Париж, вернее, дажо в первую ночь солдатам Галифе, Сиссе и Кленшана удалось, идя от ворот Сен-Клу вдоль внутренней стороны городских валов, зайти в тыл, ударить в спину сторожевым постам федератов и уже к вечеру 22 мая овладеть Севрскими и Версальскими воротами на юге, а на запале отбить защитников от ворот Отей, Пасен и Майо, — во все эти ворота сейчас и вторгался в город многотысячный поток дивизий и армий, возвращенных Вильгельмом и Мольтке версальским правителям из недавнего плена. Через два дня их части уже прорвались к Монпарнасскому и Западному вокзалам, хозяйничали и разбойничали в большей части Латинского квартала, в непосредственной близости от дома Деньер. Даже неискушенному в стратегии Луи положение представлялось катастрофическим, хотя и сердце его и душа отказывались верить в возможность близкой гибели Коммуны.

На робкий троекратный стук молотком в дверь открыла Софи, но, еще не перешагнув порога дома, Луи услышал наверху, на лестничной площадке взволнованный голос Клэр:

— Кто там, Софи? Это Луи? Да?

— Собственной персоной, мадам!

По интонациям женщин Луи сразу понял: нет, Эжен не появлялся здесь. На секунду шевельнулось в душе сомнение, — а стоит ли заходить, но Клэр уже сама сбежала вниз и, отстраняя Софи, с испугом уставилась на костыль Луи.

— Тебя ранили, Луи?! — воскликнула она с такой искренней и сердечной тревогой, что измученный юноша с трудом сдержал просившиеся па глаза слезы. — Да проходи же скорей!

Через минуту он уже сидел на кровати в крошечном закутке под лестницей. На столике в принесенном Софи бронзовом шандале горели свечи, на тарелках дымилось горячим ароматным паром еда. Стоя в дверях, Клэр пристально всматривалась в изможденное лицо Луи.

— Я не спрашиваю, Малыш, — тихо сказала Деньер. — Если бы его убили, ты не вернулся бы сюда, да? Я чувствую! Но ты видел его?

— Нет, мадам Деньер. Я встретил Жюля Валлеса, он разговаривал с братом прошлой ночью в Ратуше.

— Вот и славно! — со вздохом облегчения кивнула Клэр. — А теперь ешь, Малыш, ешь, на тебе прямо лица нет! Мы поговорпм потом! Ешь!

Она ушла, неторопливо простучала вверх по лестнице каблучки. Луи не мог не оценить деликатности случайной благодетельницы, она понимала, что он голоден, как волк в ненастную зиму, и не хотела мешать. Софи тоже не заглядывала в каморку, и он ел, забыв о вилке, прямо пальцами хватая и отправляя в рот куски мяса и вареную рассыпчатую картошку. До начала уличных боев Клэр каждый день посылала Софи на бульвар Монмартр, в знаменитый ресторан Поля Бребана. Да, несмотря на все ужасы войны и блокады, рестораны Бребана и Маньи продолжали исправно снабжать горсточку постоянных набранных клиентов приличными обедами из неисчерпаемых и надежно охраняемых погребов.

От жадности и голода у Луи тряслись руки, — пять минут назад он и не представлял себе, до какой степени голоден, до чего обессилел. И, уже опустошив тарелки, поставленные перед ним Софи, вдруг застыл с открытым от изумления ртом. Постой, Луи, постой!.. Да ведь Клэр, кажется, назвала тебя Малышом, как звали только в семье, в Вуазене, а здесь, в Париже, лишь двое — Эжен и Жюль Валлес! Откуда же она знает?!