Арсений Рутько - Последний день жизни

В одной из дневниковых тетрадей Луи она обнаружила фотографию Эжена, он был снят в большой группе, стоящей у подъезда двухэтажного дома, а под снимком карандашом написано: «1869. Базель. Четвертый конгресс Интернационала». На этом групповом снимке Клэр с трудом разыскала Эжена. Но в той же тетради, через несколько страничек, наткнулась на вторую фотографию, на ней Эжен был снят один, крупно, и это, вероятно, был снямок как раз той поры, когда он впервые пришел к ней в мастерскую. Удивительные все-таки у него глаза, такие живые и острые и в то же время такие добрые; не зря говорят, что глаза — зеркало души. Да, конечно, он и был добр…

И бросить эти фотографии в огонь Клэр но смогла. Да, собственно, чего ей бояться?! Если даже Софи пойдет и донесет на нее, то вряд ли жандармы решатся вломиться к ней с обыском, у нее есть весьма и весьма сильные покровители. Надо только понадежнее спрятать то, что она не смогла сжечь.

Дверной молоток внизу робко стукнул три раза. Вскочив, Клэр напряженно прислушалась: не почудилось ли? Но через полминуты стук повторился. Быстро затиснув в мешок тетради и бумаги Луи, Клэр спустилась в переднюю, ноги у нее подкашивались. Неужели Луи? А вдруг жандармы? Вдруг Софи уже успела кое-кого повидать и донести?

— Кто там? — спросила Клэр, не открывая двери.

— Это я, мадам Деньер.

Да, Луи! И Клэр, чуть помедлив, открыла дверь. Быстрым взглядом через плечо Луи она оглядела улицу, — нет, слава богу, жандармских треуголок не видно, а улица, как и утром, живет, бурлит.

— Входите быстрей!

— Я не один, мадам…

И только тут Клэр увидела стоявшую позади Луи по-деревенски одетую девушку, с открытым загорелым лицом, с большими синеватыми глазами, затаившими и просьбу, и ту стеснительность, какую Клэр всегда замечала в выражении лиц провинциалок.

Клэр пропустила неожиданных гостей в переднюю, закрыла и заперла на засов дверь. Теперь, кто бы ни стал стучать, она не откроет, не отзовется, — ее просто нет дома!

— Это моя невеста, мадам Деньер, — сказал Луи после некоторого молчания. — Ее зовут Катрин.

— Да? Катрин — хорошее имя.

Здесь, в полусумраке прихожей, она увидела, что девушка предельно истощена, разглядела глубоко ввалившиеся глаза и щеки, худенькие, тонкие, но загрубевшие от работы руки.

— Видите ли, мадам… У Катрин вчера умер дедушка. А их дом в Вуазене сожгли боши. Она здесь совсем одна, ей нужно немножко передохнуть, а потом она подыщет себе работу…

— А что ты умеешь делать, Катрин? — спросила Клэр.

— В деревне я умела делать все, мадам, — с робкой, но милой улыбкой ответила девушка. — И в поле, и на винограднике, и по дому… все, что потребуется.

Клэр осторожно взяла Катрин за руку.

— Какая ты худая! Ты, наверно, долго голодала?

— О да, мадам! Мы с дедушкой голодали всю зиму и всю весну… Позавчера я продала флейту дедушки Огюста. И больше ничего не осталось.

— Мадам Деньер! — набравшись смелости, чуть громче сказал Луи. — Не позволите ли вы Катрин полежать в каморке на… той постели?

Клэр поняла: он хотел сказать «на моей», но вспомнил, что это вовсе не его постель.

— А вы, Луи? Снова уйдете?

— Да, мадам. Я должен найти брата.

Клэр незаметно, но с облегчением вздохнула.

— Но тебе, миленькая Катрин, прежде всего нужно хорошо поесть! — решительно сказала она. — И потом… знаете что?.. Луи! Софи надерзила мне, и я прогнала ее. Катрин сумеет постирать, погладить, помыть пол?

— Конечно, мадам, — с гордостью откликнулась девушка.

— Тогда… Хочешь остаться у меня служанкой?

Катрин и Луи переглянулись с такой радостью, что Клэр и сама не удержалась от улыбки.

— Пойдем наверх, Катрин! Я покажу тебе комнату, где ты будешь жить.

Полуобняв Катрин за тоненькую талию, Клэр помогла ей подняться по лестнице, а Луи, обессиленно прислонившись к стене, со слезами на глазах смотрел им вслед. Он знал, что оттуда, сверху, Катрин обязательно оглянется на него и улыбнется. И не ошибся…

Собственно, идти Эжену было некуда. Решение не ходить в мастерскую Деньер созрело как бы само собой, помимо его воли, — появившись там, он может лишь повредить и Малышу, и Клэр… Нет, совершенно незачем, Эжен! Луи достаточно умен и в курсе всех твоих дел, чтобы правильно оценить обстановку и понять, какую важность для жандармов и опасность для самого Луи и для сотен других людей таят в себе спасенные им документы! Если даже Луи не решился уничтожить их до сих пор, что ж, в доме Деньер они, пожалуй, подвергаются наименьшей опасности. Достаточно умная и расчетливая, больше всею дорожащая своей собственностью, Деньер сохраняла лояльность и по отношению к Коммуне, и по отношению к ее врагам и палачам! Да, каждому свое, дорогой мои, — так, кажется, утверждается в одной из мудрых книг, которую когда-то столь настоятельно рекомендовал тебе изучить кюре Бушье…

Да, закопают в общие могилы, засыплют негашеной известью или сожгут где-то на пустырях, облив нефтью пли керосином, мертвецов Коммуны; под трагическое рыдание оркестров, с воздаянием воинских почестей предадут земле прах титулованных и нетитулованных палачей Коммуны, навешают новеньких орденов оставшимся в живых, погасят пожары… И Клэр Деньер снова станет переплетать снискавшие себе мировую славу творения писателей, причисленных Академией к «бессмертным» преподнесет оглупленному читателю бранчливую пачкотню угодливых писак, тех, кто, забыв о правде и чести, примется воспевать политиканов, которым удастся взобраться в сенаторские и пэровские кресла, а то и выше. Мало ли бродит по стране недоучек капралов, тайно тискающих маршальские жезлы в потрепанных солдатских ранцах из тюленьей кожи?.. О, они обязательно появятся, незваные «благодетели и спасители родины», готовые распродавать ее направо и налево!

— Благословите, отец!

Дрожащий старческий голос оторвал Эжена от тягостных раздумий, привел в себя. Он снял темные очки, рассеянно огляделся. Сизый дым струился над Сеной, по которой плыла горящая канонерка, неуправляемая, без единого человека на борту, с красным флагом на мачте, плыли тела, обгорелые листы бумаги, гвардейские кепи, еще не успевшие намокнуть и утонуть.

Перед Эженом стояла крохотная сморщенная старушка в косо надетом черном истрепанном чепце, в засаленной, заплатанной жакетке. Одна из ее рук, молитвенно сложенных и прижатых к груди, была в крови.

— Что вам угодно? — участливо спросил Эжен.

— Благословения прошу, благословения и отпущения грехов. Потому что близок мой смертный час. А церкви либо во пламени, либо разбиты, либо заперты. Зашла к святой Мадлен, а там мертвецы горой навалены. А вас, по лицу вижу, тоже гнетет скорбь, вот и решилась попросить последнего напутствия…