А. Сахаров (редактор) - Николай II (Том II)

Первое действие закончилось, и гром аплодисментов был наградой автору и артистам. Открылись двери в фойе, означая начало антракта, и публика отправилась размяться в залы, прилегающие к мостику над Зимней канавкой.

По раз и навсегда заведённому порядку для фойе при Императорских ложах в театрах, и здесь были уже накрыты столы с прохладительными напитками, вазами с фруктами, придворными конфектами и бисквитами, блюдами с сандвичами. Там же возвышались бутылки красного бордоского вина, бутылки краковской мадеры, бутылки шипучей зельтерской воды и кувшины с питьём. На чайных столах, также покрытых белыми скатертями, стояло по нескольку тарелок со сладким хлебом, печеньем, сухарями. Камер-лакеи уже держали серебряные подносы с чашками с чаем.

По настроению Государя было видно, что он в антракте ни с кем не хотел разговаривать, чтобы не расплескать банальной беседой то возвышенное настроение, которое дал ему спектакль.

Ники лишь подошёл к центральному столу, про который все знали, что он – царский. Выпил рюмку мадеры, налитой ему из особой бутылки, оторвал несколько ягод крупного крымского винограда и задумчиво погладил свои усы. Государь, как всегда, держался очень прямо, ни на что не опирался и не облокачивался. В таком же молчании Николай выпил ещё рюмку мадеры, промокнул губы и усы салфеткой и нашёл глазами Теляковского, находившегося поблизости. Директор Императорских театров ловко скользнул к нему.

– Владимир Аркадьевич, – любезно обратился к Теляковскому Государь, – когда актёры и декорации будут готовы, можно начинать второй акт…

Теляковский доложил, что всё уже готово.

С таким же отрешённым видом, как он выходил из зала, Николай направился обратно к своему креслу. Вдовствующая императрица, оживлённо сплетничавшая о чём-то с Зиной Юсуповой в уголке фойе, заметив движение Ники, срочно прервалась и направилась ему вслед. Любезно пропуская друг друга и особенно дам, придворные заспешили на свои места.

Снова зазвучала ангельская музыка, распахнулся занавес, и перед зрителями предстал дворец Понтия Пилата.

Между первым и вторым действиями на сцене прошло четыре дня, и в драме Спасителя нашего наступил Страстной четверг. Казалось, что один этот день вместил в себя события многих, многих суток – так спрессован он был, наполненный величественным и прекрасным, трагизмом, скорбью и любовью, никогда не преходящими для мира.

На сцене с одухотворённым реализмом прошли Тайная вечеря и предательство Иуды, заговор фарисеев, молитва Иисуса Христа в Гефсиманском саду и его арест.

Николай был так тронут драмой и её воплощением, что не вышел в фойе на время следующего антракта, а остался в задумчивости сидеть в своём кресле. Но Мария Фёдоровна, слегка пожав плечами от такого поведения сына, удалилась из зала, чтобы съесть своего любимого мороженого и выкурить папироску.

Третий акт, из двух картин – «У Иосифа» и «У Пилата», – и четвёртый – «В саду Иосифа» почему-то не вызвал такого духовного напряжения у Государя, как первые два. Возможно, пришла лёгкая усталость от усиленной работы души и мозга, возможно – сказался длинный рабочий день.

Но память Николая накрепко впитала в себя реплику, которую саддукей [85] Саддукеи, одна из политических и религиозных группировок в Иудее во 2 в. до н. э. – 1 в. н. э. Объединяла высшее жречество, землевладельческую и служилую знать. бросил фарисеям, участникам заговора против Христа:

Как дивную молитву внял Государь и слова Иоанны, жены Иродова домоправителя:

«Потрясающе! – думал Николай. – Я запомню эти строки на всю жизнь! Какой молодец Костя, что сочинил такую великолепную пьесу… Её обязательно следует включить в репертуар Александрийского театра…»

После третьего действия он всё-таки вышел в фойе, но не был расположен к светским разговорам. Закурив папиросу и предложив такую же из своего портсигара Теляковскому, Государь, хотя и имел подробную программку, расспросил директора Императорских театров о постановщике пьесы Арбатове, об исполнительницах женских ролей, приглашённых из Императорских театров, театра Суворина и из театрального училища. Он одобрил со знанием дела танцы, которые поставил Фокин, и похвалил собственный хор князя Иоанна Константиновича, который вёл хоровые партии спектакля… С особым интересом он узнал, что сюжет «Царя Иудейского» подсказал Константину Константиновичу не кто иной, как Пётр Ильич Чайковский.

Благосклонно и долго, к зависти других придворных, поговорив с Теляковским, Николай Александрович спросил директора театров, заказан ли сегодня для гостей и артистов ужин. Владимир Аркадьевич, в который раз подивившись заботливости Императора об артистах и художниках театра, с удовольствием ответил утвердительно.

Постановка спектакля душевно затронула не только Государя. Бурные аплодисменты по её окончании перешли в овацию хоть и малочисленного, но избалованного театральной жизнью столицы зала. Особенно бушевали аплодисменты, когда на сцену стал выходить сам К.Р. и его сыновья. Они были счастливы успехом, но пот лил с них градом от усталости и напряжения.

Николай не удовлетворился только аплодисментами. Он взошёл на сцену, крепко обнял долговязого Константина Константиновича и расцеловал его.

В особенном восторге были придворные дамы. Теперь на много недель у них появилась добродетельная тема для салонных бесед…

Николай Александрович не захотел растрачивать суетными разговорами за ужином те глубокие религиозные чувства, которые поднял в его душе замечательный спектакль. Он попрощался с Maman, ещё раз поблагодарил рукопожатием Теляковского и без всякой свиты отправился к выходу, где оставил свою шинель.

Государь не спешил. Он спокойно шёл по дивным, блистающим мрамором залам музея, где среди Веласкезов, Тицианов, Веронезов были накрыты белыми скатертями, серебром, хрусталём и цветами круглые столы. Кое-где гости уже рассаживались на белые с золотом ампирные стулья.

Пахло цветами. Над тонкими чашками струйками поднимался пар вкусного бульона. Рядом румянились пирожки.

Голые плечи, бриллианты дам, мундиры, эполеты, орденские ленты и звёзды придворных мешались с красными ливреями камер-лакеев, разносивших напитки.