Владимир Митыпов - Долина бессмертников

Заурядный, казалось бы, случай… Однако же именно благодаря ему у Олега впервые зародилось подозрение, что в нынешний век практицизма и деловых людей он со своей профессией стихотворца никак не является „нужным человеком“ в том смысле, какой вкладывают в это понятие, когда говорят о ком-то, кто может как-то и чем-то быть лично, приватно полезным. С тех пор он с невольной пристрастностью взялся отмечать про себя регулярные и болезненные уколы мелочей быта. Допустим, отремонтировать электрическую розетку он еще кое-как мог, но ведь среди соседей имелись такие доки, которые умели застеклить окно, врезать дверной замок, выложить кухню кафельной плиткой, починить протекающий кран, запросто достать сверхдефицитные продукты и даже — с ума сойти! — каким-то образом раздобыть материалы для постройки дачи или гаража. С подобными мужьями жены, разумеется, жили как за каменной стеной. А Эльвира… Бедная Эльвира, бедные жены поэтов вообще — все-то им приходится делать и доставать самим! Да и уважением они в своем женском кругу пользуются куда меньшим, чем, скажем, работницы торговли, модные портнихи, парикмахерши, жены „нужных людей“ разного калибра и ранга. А ведь, если разобраться, быть женой поэта — это вам не сахар. То у благоверного, видите ли, творческий подъем — он пишет и пишет, выкуривая горы сигарет, спит урывками, один в своей комнате, раздражается по малейшему поводу и без повода, и в такие моменты его не то чтобы послать за молоком в соседний магазин, но даже приблизиться не смей, не стукни, ни брякни, ходи на цыпочках и не дыши. Еще хуже — если у него вдруг начинается творческий кризис. Тут он становится чертовски зол, капризен, лежит часами, нелюдимо молчит, потом вдруг исчезает куда-то, а когда возвращается после полуночи — от него попахивает вином…

В минуты меланхолии, душевного упадка к Олегу стала являться навязчивая мысль о собственной житейской неполноценности, о том, что поэзия — не дело для мужчины в расцвете сил. Подтверждение тому он ухитрялся выискивать даже в предыстории поэтического ремесла. Действительно, кто такие были рапсоды, три тысячи лет назад заложившие под бренчанье лиры основы стихоплетства? Люди, которые из-за физических своих недостатков не могли ковырять тяжелой мотыгой каменистую землю или же, опоясавшись бронзовыми мечами, участвовать в лихих набегах на соседей. Эти несчастные — слепые, как Гомер, хромые, как Тиртей, — скитались из селения в селение, с пира на пир и торжественными голосами воспевали чужие подвиги, славные проделки богов и героев. Гонорар в ту эпоху отличался здоровой простотой — поэтов вознаграждали мерой зерна, амфорой растительного масла, местом за праздничным столом… Минули века, тысячелетия, канули в небытие герои, боги да и сама Древняя Греция, но по-прежнему бродили по земле стихийные поэты — не имеющие своего угла, одинокие, умудренные жизнью старцы, покалеченные в битвах воины, поневоле сменившие ратные доспехи на нехитрые музыкальные инструменты — гусли, бандуры и прочее. Яркий пример — украинские лирники, в большинстве своем бывалые казаки, ослепшие от ран или ослепленные врагами. Они пели людям о виденном и пережитом. Наследникам рапсодов платили, как и в древности, скромным угощением, жалостливым сочувствием, толикой денег, местечком для ночлега… Именно их считал Олег истинными, божьей милостью поэтами. И в глубине души у него постепенно сложился образ истинного поэта, объединяющий в себе черты Гомера, Тиртея, вещего старца Бояна из „Слова о полку Игореве“ и оборванного лирника. Ясное дело, реальный человек, соответствующий этому умозрительному образу, вряд ли смог бы обрести деловую хватку, обширные связи в полезных сферах, умение „доставать“ и изыскивать „ходы“ — словом, никогда не сумел бы сделаться „нужным человеком“. Все это невольно заставляло ощущать некоторую неполноценность и свою, и своей профессии. Олег с болезненной остротой вглядывался в окружающее и всюду находил доказательства того, что лирические стихи его не более чем орнамент, украшение, наносимое на некую поверхность, под которой, внутри, ворочаются действительно вещественные и крепко связанные между собой рычаги, маховики и шестеренки, — точно так же, как за декоративной полировкой шифоньера скрываются ночные пижамы, лисьи воротники, брюки, заштопанные чулки и прочие полезные вещи. Конечно, цветы радуют сердце, но биение-то его поддерживается картошкой — вот какую штуку высмотрел Олег в зеркальной глубине полировки. На Олега обрушился итог: лирик — хочет он того или не хочет — занимается тем же достохвальным делом, что и лесковский тупейный художник: наводит благообразие на грубую физиономию действительности „похожую на всех зверей сразу“.

Конечно, все эти умствования были не более как изобретением велосипеда, и Олег это прекрасно понимал, но избавиться от некоторой подавленности все равно никак не мог. И самое несуразное: сегодняшняя поездка вдруг показалась ему вызванной именно этим ощущением. Дальше мысли стали путаться. Уже засыпая, он вспомнил о словах Эльвиры и решил завтра же раздобыть котенка.

Утренние часы — с семи до одиннадцати — были отведены для работы. Но в этот день все валилось из рук. Олег выкурил гору сигарет, расхаживал из угла в угол, пил черный кофе, сидел за столом, тупо уставясь в недоконченную рукопись поэмы, и даже попробовал сунуть голову под струю холодной воды. Ничто не помогало. Промаявшись таким образом почти до обеда, он вдруг вспомнил про котенка. Ну, с этим-то делом уж как-нибудь можно управиться.

Конопатый мальчишка в соседнем дворе в обмен на мороженое живо притащил откуда-то из котельной бездомного котенка, пушистого, с забавными кривыми лапками и хвостом вроде лампового ежика.

Увидев его, Эльвира всплеснула руками:

— Славный какой! Уродец, зато очень милый.

Милый уродец был тут же накормлен, выкупан, получил мягкий матрасик. Но через день выяснилось, что этот симпатичный зверек — несчастнейшее существо. На него регулярно накатывали судороги, заставляя корчиться и издавать ни на что не похожие вопли. Бедняга страдал, видимо, ужасно.

— Мало того что сам ненормальный, так еще и котенка выискал эпилептика, — сокрушалась Эльвира.

Приглашенная для совета пожилая соседка сказала:

— Унесите вы его в ветлечебницу. Там ему сделают такой укольчик, и он уснет.

— Уснет? Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят? — машинально проговорил поэт.

Соседка, конечно, не поняла его. А вот Эльвира наградила осуждающим взглядом — она-то монолог Гамлета знала и помнила хорошо.

— Может быть, попробовать его спасти? Может, я постараюсь его выходить, а? — без особой уверенности предложил Олег.