Владимир Митыпов - Долина бессмертников

Афтэков расхохотался.

— Нету, милай, поздно! Уже приехали!

С этими словами Афтэков лихо сделал левый поворот и вкатил во двор, окруженный трехэтажными домами геологов.

— Жена, понимаешь, тоже в поле, — объяснял Афтэков, открывая квартиру. — Детей отвезли к моим старикам. В общем, обычная геологическая жизнь. Вот такие караси.

Афтэков был громогласен и деятелен — привык у себя в поле и двигаться, и жить широко, размашисто.

— Олег, иди сюда! — командовал он. — Вот тебе нож, картошка — начинай чистить. Свежая картошка, чудо! Я ребятам везу пару мешков. И еще капусты, огурцов, ре диски. Консервы-то, сам понимаешь, надоедают. Правда, мясо у нас всегда свежее — имеем лицензии на отстрел сохатого.

Афтэков гремел посудой, орудовал ножом, шумел и хохотал. А на сковороде между тем уже что-то шкварчало. Аппетитно запахло свежими огурцами, были политы сметаной помидоры, нарезана колбаса и почищена рыба. Вялый поэт незаметно для себя втянулся в эту веселую кухонную суету — тоже шумел, приплясывал у плиты, снимая пробу, и даже успел пропустить стопку водки.

Ужинали не спеша. Олег ел через силу. Афтэков же, наоборот, — с аппетитом, с видимым наслаждением. Завидно было глядеть на него, надежного, уверенного в себе начальника партии, ворочающего большими и настоящими делами.

Покончив с едой, Афтэков откинулся на спинку стула и достал папиросы.

— А в поле, брат, курю только махорку. Принципиально.

Он прикурил, сделал пару затяжек и вдруг глянул сквозь дым проницательно и остро.

— Слушай, Олег, давеча в машине ты нес какую-то, извини меня, хреновину. Хотя, конечно, для тебя оно, может, и важно, вы ведь такие люди… Однако же, чувствую, это далеко не главное. Вид у тебя больно не того… И глаза как у снулой рыбы. Ну, так как?

— Приглашение поплакаться в жилетку? — грустно усмехнулся Олег.

— Ну зачем же… Просто разговор двух давних товарищей.

Олег с сомнением поглядел на Афтэкова: „Стоит ли? Да и о чем говорить, о какой беде? Опять скажет, что с жиру, мол, беситесь…“ Геолог сидел, крепко уперев локти в стол, на лице — спокойное внимание. И Олег решился.

Это был сумбурный рассказ, в котором сплелось все: дедов домик, лесовозы-гиганты, ласточки, парное молоко в бабусином подойнике, коза, убегающая в розовые луга, полированный гарнитур, маховики, скрывающиеся под разукрашенным кожухом…

Афтэков слушал со всей серьезностью. Иногда даже сочувственно вздыхал.

— Да, значит, вот какие караси, — проговорил он с непонятной интонацией в голосе и, прищурившись, оглядел Олега, словно видел его впервые. — Что с тобой, старина, случилось-то? Ведь крепкий был парень, в волейбол за сборную университета играл. Вспомни-ка встречу с командой Томского университета. Какие мячи ты брал в прыжках „рыбкой“!.. На трибунах гвалт, девчонки виз жат. Вот ты выходишь под сетку, тебе дают пас, — прыжок, удар! Тройной же блок пробивал, черт побери!

— Да, да, — Олег покивал согласно, вздохнул — Но не всю жизнь прыгать, пусть теперь другие попрыгают…

— Ладно, твое призвание в другом, и ты сбежал с геолфака, — сердито гудел Афтэков. — Не осуждаю! Но куда прибежал? Туда ли, куда хотел?

— Боксером был, боксером и остался, — вздохнул Олег. — Нашел себе мальчика для битья.

— Помолчи. Попивай вон коньяк и слушай, что тебе говорят умные люди.

— Это ты-то умный? Одессит на моем месте сказал бы так: кто у вас в поле умный, тот в городе еле-еле дурак!

— Нахал! — изумленно воззрился на него Афтэков. — Твое счастье, что не работаешь ты в моей партии.

— А то бы? — поинтересовался Олег.

— Что такое кемпендяй, знаешь?

— Не-е-ет, а что?

— То-то же. И никогда не стремись узнать. Боже со храни!

— Ну, товарищи, это уже ни на что не похоже!

— Верно, не похоже, — согласился Афтэков. — Кемпендяй ни на что не похож.

— Разыгрываешь, что ли?

— Ничуть, — совершенно серьезно отвечал Афтэков. — Кстати, ты не думай, я ведь слежу за твоими стихами. Конечно, неспециалисту трудно судить, но сдается мне, пишешь ты неровно. Скажем, „Делюн-Уран“ — прекрасная вещь. А вот прочее…

— Ну, ну?

— Как бы это, понимаешь, выразить… Короче, твои стихи чем-то напоминают мне комнатных собачек.

— Что-о? — Олег буквально окаменел, в вытаращенных его глазах метнулось изумление пополам с ужасом. — С-старик… неужто перепил, а?

— Минуточку, ты меня не понял, — отмахнулся Афтэков. — Я же стараюсь пояснить образно. Комнатные собачки, они красивы, умеют служить, их приятно погладить. Но существуют охотничьи лайки, ездовые собаки, пастушеские овчарки…

— Ах, вон оно что! — невесело усмехнулся Олег. — Красивы и умеют служить… Впрочем, на всех не угодишь.

— А всем и не надо угождать! — стукнул кулаком Афтэков. — Угождать вообще не надо. Никому!

— Но почему именно собаки?

— Н-ну, наверно, из-за комнатных собачек. Несерьезные существа. Вот коты — другое дело, от них хоть польза есть.

— Да-да, мышей ловят… Я давеча говорил про котенка, но дело-то ведь совсем не в нем, а…

— Погоди! Ну вот о чем ты в основном пишешь? Любовь. Природа. Еще раз любовь и еще раз природа. Вариации, вариации…

— Есть темы вечные, — обиженно буркнул Олег.

— Или еще одна благодатная тема, — не слушая, продолжал Афтэков. — Как плохо жилось в старину, как хорошо живется теперь…

— Если имеешь в виду поэму о девушке, которую похоронили, не зная, что она жива, — унесли в горы и бросили на съедение зверям и птицам, как тогда полагалось, а она в лунную ночь возвращается в родной улус, и все в страхе прячутся, приняв ее за черта…

— Поэма лихая, — проворчал Афтэков, крупно расхаживая по комнате. — В меру жути, в меру мелодрамки… колорит старины опять же, то да се… На женщин действует до слез. Но я не только о ней — о других стихах тоже. Почему-то тебе кажется, что выражать признательность своей эпохе можно только так: плакаться на беспросветность предыдущей, а ее саму риторически возносить. Постой! — Афтэков раздраженно пресек попытку Олега что-то возразить. — Разве поднять, вскрыть острейшие, пусть даже болезненные проблемы своей эпохи — это не значит оказать ей гораздо большую услугу? На одних похвалах, брат, даже эпоха далеко не уедет!

— Любопытно, — Олег вертел рюмку, завороженно наблюдая игру огней в резных гранях хрусталя. — Выходит, я вроде того клоуна, который, не умея молиться, выражал свою любовь к богоматери единственно доступным ему способом — исполнял перед иконой различные потешные штучки. Но, заметь себе, скоморошничал он от чистого сердца, что и зачлось ему на том свете.

— Увиливаешь, увиливаешь от ответа, товарищ поэт! — Афтэков, сведя свои густые диковатые брови, погрозил пальцем.

— Ты сел бы, а? — жалобно попросил Олег. — Мечешься взад-вперед, гремишь, а у меня голова кружится и тошнота подступает.