Петер Пранге - Княгиня

Наконец Иннокентий остановился и, повернувшись к Бернини, изрек своим скрипучим голосом достаточно громко, чтобы и Франческо смог разобрать:

— Очень красиво, очень красиво, кавальере. Однако мы явились сюда, чтобы обозреть действующий фонтан, но никак не безводный.

В папской свите стали озабоченно переглядываться. Да, а вода-то где? Где потоки, омывающие божества и морских животных? Бернини, только что со спесивым видом вышагивающий по площади, вдруг переменился в лице. Скривился так, будто съел лимон. Пробормотав что-то вроде «чуточку терпения», он беспомощно озирался по сторонам — явное признание собственного поражения.

Франческо отчаянно захотелось захлопать в ладоши. Воистину уж точнее не скажешь — безводный фонтан! Какой позор! Судя по всему, Бернини так и не удосужился отыскать решение по водопроводу. А между прочим, ничего сложного оно не представляло! Франческо только сегодня утром еще раз взглянул на схему, приводя в порядок раскиданные соседкой как попало бумаги.

Иннокентий с разочарованным видом отвернулся от фонтана, явно собираясь присоединиться к своей свите, а брат Лоренцо, Луиджи Бернини, что-то взволнованно обсуждал с донной Олимпией. Будто она чем-то могла помочь! Папская невестка, судя по всему, не хуже других понимала безвыходность положения, к тому же сегодня она выглядела бледнее обычного.

— Ничего, пусть это станет ему наукой, — сказал Бернардо.

— Хочется надеяться, — согласился с племянником Франческо. — А сейчас давай-ка пойдем, наша работа не должна страдать из-за какого-то шарлатана!

Круто повернувшись, Борромини направился в церковь, но когда он уже открывал дверь, до него вдруг донеслись шипение и плеск, будто на пьяцца Навона обрушились воды Всемирного потопа.

Франческо нехотя повернулся. Мощные струи воды извергались в мраморную чашу бассейна, переливаясь на солнце всеми цветами радуги. Каменные рыбы и дельфины словно ожили, весело поблескивая у подножия обелиска, сопровождаемые взорами богов воды. Бернини со счастливым лицом, отчаянно жестикулируя, призывал всех убедиться, что его детище жизнеспособно. Любому присутствующему на площади стало ясно, что уловка с отсутствием воды была частью комедии, специально разыгранной для усиления эффекта.

Невольно застонав, Франческо закрыл глаза. Кто же все-таки снабдил Бернини решением? Своим умом ему ни за что не дойти — его технических знаний не хватило бы даже для создания простенького колодца с журавлем. Когда Франческо снова открыл глаза, он увидел у края фонтана Луиджи, тот явно запускал механическое устройство подачи воды. И в этот момент Борромини осенило: ну конечно же, его соседка! Так вот почему она покраснела как рак, когда он стал ее отчитывать за непорядок на столе, и принялась лепетать какую-то несуразицу! Может, как раз в невесть как возникшем беспорядке на его рабочем столе и следовало искать ключ к отгадке нынешнего успеха Бернини?

«Хоть бы папа удалился и не увидел бы всего этого», — мелькнуло в голове у Франческо. Но нет! Иннокентий повернулся на шум воды, и его изборожденная оспинами физиономия воссияла.

— Кавальере, доставленная тобою радость подарила нам десяток лет жизни, — признался его святейшество, обращаясь к Бернини, когда беспорядочное бульканье превратилось в равномерный, умиротворяющий шум. — За это мы снимаем с тебя штраф в тридцать тысяч скудо, наложенный на тебя за аварию с колокольнями собора Святого Петра, и, кроме того, поручаем тебе изготовить памятник нам. — Безумно довольный, Иннокентий повернулся к невестке: — Донна Олимпия, возьмите тысячу серебряных монет из нашей личной шкатулки и раздайте всем здесь собравшимся — пусть они разделят с нами нашу радость.

Ответом было ликование толпы. Пока папа усаживался на свои носилки, Бернини раскланивался перед толпой, как тщеславный оперный певец после заливистой арии.

Франческо трясло от переживаемых чувств. Они возносят этого самовлюбленного дилетанта, обожествляют жалкого хвастуна и паяца, а он упивается восторгом от осознания успеха, которому настоящий художник нередко приносит в жертву целую жизнь. Вот она, справедливость мирская!.. Видя, как люди все громче аплодируют и кричат, будто ополоумев от радости, Борромини едва не корчился от точившей сердце черной зависти, и отчаяние его сменялось яростью.

Взгляд Франческо случайно упал на княгиню. И она, как все здесь, тоже хлопала в ладоши, и ее глаза светились счастьем. Желая завоевать сердце этой женщины, он мечтал подарить ей этот фонтан, но ему не дали его построить. Перестав хлопать в ладоши, княгиня протянула обе руки Бернини. Их рукопожатие было настолько интимным, улыбка, его сопровождавшая, настолько искренней, что Франческо показалось, как его задубелые руки каменотеса ощущают его, а это лишь усилило и без того невыносимую боль от осознания того, что не он, а его соперник удостоился такого счастья.

— Какого дьявола ты торчишь здесь да глазеешь? — накинулся он на своего помощника. — Отправляйся работать!

Рявкнув на молодого человека, Франческо отвернулся, не в силах больше выносить происходящее на пьяцца Навона. Уж лучше выколоть себе глаза! Да, победа Бернини была столь же абсолютной, как его фиаско. Феникс возродился из пепла, и ему, Франческо Борромини, выпало быть свидетелем воскрешения.

Часы на башне церкви Санта-Агнезе пробили двенадцать ударов. Наступила полночь, время, когда безвозвратно уходит день, чтобы со следующим утром вновь возродиться в очередной своей новой ипостаси.

Свечи в папской опочивальне были погашены, стоявшая на ночном столике митра отражала призрачно-белый свет луны, но из-за тяжелого бархатного полога доносились едва слышные недвусмысленные шорохи. Призвав на помощь все свои умения по части интимных ласк, донна Олимпия пыталась пробудить к жизни вялую плоть понтифика. Однако надеждам на то, что она поведет себя подобно фонтану Бернини, сбыться, судя по всему, было не суждено.

Повернувшись на спину, Олимпия уставилась на золотистый балдахин. Грудь лежавшего рядом Иннокентия ритмично вздымалась и опускалась.

— Надо избавляться от этой шлюхи! — не терпящим возражений тоном объявила она.

— О ком ты?

— О Клариссе Маккинни. Ты ведь сам ее так назвал.

— Твоя кузина — шлюха? Мне что-то не совсем ясен смысл твоих слов.

— Готова просветить тебя на сей счет.

Усевшись на постели, Олимпия повернулась к деверю.

— Это с нее Бернини ваял святую Терезу. Неужели тебе не бросилось в глаза сходство?

— Сейчас, когда ты об это рассказала, — да, Боже мой, конечно! — Иннокентий, разволновавшись, тоже уселся повыше на подушке. — Иногда, когда я преклоняю колено в церкви Санта-Мария-делла-Витториа у алтаря, невольно спрашиваю себя, кого же мне напоминает мраморный лик. Теперь я прозрел!