Родион Феденёв - Де Рибас

– В этом вопросе императрица склоняется к уступкам, – сказал граф.

Рибас не без вызова и твердо ответил:

– Если мы оставим Молдавию, исполнение Греческого проекта, который вы, Александр Андреевич, всемерно поддерживали, будет иметь перспективы далекой отсрочки.

Дипломаты переглянулись: заводчик Греческого проекта отдал богу душу. Но Рибас хотел полной ясности: какова политика теперь? И добавил:

– Жертвы Измаила и молдавских крепостей взывают к тому, чтобы не уступать Молдавию.

– Наши ресурсы истощены, – ответил Безбородко. – Поэтому и уступки вынуждены.

Одним словом, Рибас понял: конечная цель Греческого проекта теперь мало интересовала кабинет Екатерины.

Эхо полковых оркестров раскатилось над Яссами, а войска выстроились в каре не для того, чтобы наступать – прибыли турецкие дипломаты рейс-эффенди Ессид-Абдулаг Бири и Ессаид-Ибрагим-Мугамеду Дурри Эффенди. Переговоры начались получасовыми восточными приветствиями. Решили каждый день обсуждать по одному пункту. Но на некоторые уходили недели. В приватных беседах за ужином с помощью перевода на турецкий Марка Портария Рибас уверял турецких дипломатов, что императрица не намерена уступать Молдавию. Рейс-Эффенди Бири отвечал:

– Мы еще этот пункт не обсуждали. Но нам придется снестись с султаном.

Безбородко вызвал к себе генерала и недовольно спросил:

– Зачем вы это делаете? Молдавский вопрос давно решен.

– Это откровенный блеф, – ответил Рибас. – Начнем с возражений и категорических несогласий. Потихоньку будем уступать. Если туркам объявить сразу: Молдавию уступаем, они, по своему обыкновению, подумают, что русские слабы, и немедленно выдвинут какие-нибудь неисполнимые требования.

Двадцать девятого декабря 1792 года мир был торжественно скреплен подписями. Всем, сдавшимся в плен, объявлялась полная амнистия. Прежние договоры подтверждались. Бендеры, Измаил и Аккерман возвращались Порте. Уступка Валахии и Молдавии обуславливалась несколькими важными пунктами. Турецкой стороне запрещалось требовать от княжества Молдавии уплат по старым счетам. Контрибуция и платежи отменялись. На два года. Молдавия освобождалась от всех повинностей. Желающим переселиться из Молдавии в российские пределы дозволялся свободный выход со всем имуществом, и для этого определялся срок четырнадцать месяцев с начала размена ратификаций.

– Позвольте поздравить вас, – сказал Марк Портарий, пожимая руку Рибасу. Но в глазах Марка Ивановича были слезы.

– Что такое? – спросил генерал.

– Ваш брат умер, – сказал Портарий.

Грянул бал, а генерал отправился на тризну. «Бог мой! Эммануил… Зачем я дал тебе обещание быть со мной в России? Не перед дулом пистолета; не под пыткой я дал тебе это обещание! Но оно свело тебя в могилу. Как мне жить дальше?»

Рибас проклинал роковой шаг в Ливорно, Алехо Орлова, Витторио и все на свете. Но рядом с ним был другой меньший брат – Андре, с которым они бросили горсть земли на кладбище под Яссами.

– Уезжай. Немедленно уезжай, – сказал Рибас Андре. – Я дам тебе денег, а ты уезжай домой.

– Но дома у нас в Неаполе уже нет, – ответил Андре.

– Уезжай отсюда. Хотя бы в Петербург. Я переговорю с Безбородко.

Граф Александр Андреевич Безбородко и его молодой помощник Федор Ростопчин отправлялись в столицу. Граф обещал покровительствовать Андре и выхлопотать отпуск генералу Рибасу. По мирному договору с Портой русские войска обязывались уйти за Днестр, а гребной флот должен был оставить Дунай к пятнадцатому мая.

Проводив брата Рибас простился и с графом Ланжероном. Граф торопился в Петербург, чтобы оттуда отправиться волонтером на Рейн, где собиралось воинство аристократов для похода на Париж.

Яссы жили мелкими событиями. Судачили обо всем на свете. О бегстве французского короля из Парижа, о его поимке в городке Варенне и отстранении от власти, о ясских романах, об итальянском цирке, паяц которого выменял живого медведя на часы. Рибас решил отправиться в Херсон сухим путем. Мордвинов после смерти Потемкина был назначен главой Черноморского адмиралтейского правления. По дороге в Херсон из Николаева Рибас писал Базилю:

«10 апреля. Николаев. Целую вас сто тысяч раз, дорогой и нежный друг, за восемь крестов, которые вы мне прислали (для награждения офицеров), и от всего сердца прощаю, что не писали мне по этому случаю… Какое приятное и любезное письмо только что я получил от графа Безбородко!.. Содержание этого письма произвело во мне совершенный переворот; я во все это время был печален и задумчив, в голове имел только глупости и претензии; теперь я счастлив и доволен, не требую ничего и не имею никакого беспокойства… Г. Мордвинов прибыл сюда 6 числа сего месяца. Вы не можете себе представить, с какой радостью он был принят; все готовы следовать его примеру. Большия и маленькия в один голос за него: купцы предлагают последний грош для надобностей Адмиралтейства, и никакой банкир не пользовался таким кредитом. Но какой хаос он должен разобрать. Мы его задержали два дня; он все видел, все расспросил. Его чичероне Михаил Леонтьевич (Фалеев) был чудесно принят… Профессор Ливанов, которого вы хорошо знаете, находится здесь гораздо в лучшем положении после паралича… Благоволите принять участие в судьбе этого полезного и почтенного гражданина. Смерть Князя лишила его всякой помощи…»

В Николаеве Рибас узнал о печальной участи адмирала Марка Войновича. После ряда неудач он был отставлен от службы и уехал на покой в свое Севастопольское поместье. В Николаеве же генерал-майор встретил поставщика материалов для порта Михаила Фалеева. Тот первым делом спросил:

– Верно ли, что Катрин Васильчина ушла в монастырь?

– Верно. Но она успела и уйти из монастыря.

– Бедный Рибопьер! – воскликнул Фалеев.

– Вы о его смерти?

– Да. Но я имею в виду Катрин. Эта женщина приносит несчастья.

– И в первую очередь она обеспечивает их самой себе, – сказал Рибас.

– Мне эта женщина обошлась в сто тысяч.

– У нее есть собственное состояние.

– Это все ее выдумки, – сказал Фалеев. – Мне она представилась польской княгиней, отец которой испанский гранд, а мать – родственница Бурбонов. Впрочем, признаюсь вам, я много бы дал, чтобы увидеть ее сейчас.

– Торопитесь, – отвечал генерал. – Она собралась за границу и, может быть, к отцу-гранду.

Поняв, что заботы гребного флота задержат его на Юге надолго, Рибас поехал в Новоселицу, чтобы, наконец, повидать сына. Сомнения – его ли это сын – иногда одолевали Рибаса, но было поздно выяснять истину. Он вспоминал Айю – сомнения исчезали: «Я буду заботиться о нем, как о сыне».

Карета остановилась у одноэтажного беленого дома, с крыльца которого, приставив ко лбу руку козырьком, смотрела на генерала тетушка Катрин – Анастасия Ивановна.