Родион Феденёв - Де Рибас

Андре хотел устроиться в любой полк в прежнем чине капитана. Феличе предлагали стать одесским плац-майором, но он говорил:

– Я на будущий год службу оставлю. Если уж в Одессе есть биржа, то почему не стать негоциантом?

На следующий день Феликс побывал на зазимовавших в порту судах, в таможне, на бирже, а за обедом читал из заведенной негоциантской тетради опись товарам, которые привозят в Одессу, читал торжественно, как пиит стихотворение собственного сочинения:

– Везут ореховую айву, бумагу пряденую, крашеную, белую, платки турецкие, сырец, ром, вино греческое, дерево кипариса, лимонную корку, голландский кофе, краску сафрано, красный кумач, лимонный сок, простой ладан, масло деревянное, белую мастику, розмарин, оливки, орехи турецкие, грецкие, валахские, сок нардек, глиняные трубки и пенковые, уксус рейнский, табак, арбузы, пшено сарачинское, чубуки, шелк, изюм, финики, лук, уголь, перец, тестяные покрывала, миндаль, раздувательные мешки, капусту и красную медь!

– Миллионы! – смеялся Андре. – Нас ждут миллионы.

– Жаль, что ты не написал мне раньше, – говорил Феликс адмиралу.

– Он правильно сделал, – улыбался Андре.

– Отчего же?

– Жизнь в Одессе остановилась бы, если бы ты приехал сюда раньше.

– Но почему?

– Потому что ты – Мидас по-неаполитански. Притронешься к капусте, а она тотчас превратится в красную медь.

Братья постепенно и как бы заново привыкали друг к другу, и дальнейшая жизнь стала представляться адмиралу в радужном свете: возле заложенного сада отстроить дом, помочь отстроиться братьям. Неаполь – в двух неделях хорошего хода через проливы. Остается ускорить продажу дома в Петербурге и позвать в Одессу Настю и дочерей. Конечно, в городе еще многого нет, но триста пятьдесят домов заселены. Городское общество пестрое, зато на любой вкус. Шесть мельниц уж машут своими крыльями, созывая под свою сень новых поселенцев. Даже пудра в Одессе своя – пудреную фабрику открыл капитан французской службы Пишон. Настю и девочек наверняка привлечет возможность путешествий…

Все это рухнуло в один день.

22 ноября прискакал фельдъегерь в треуголке, прусском мундире и заносчиво воскликнул:

– В России уж третью неделю как новый император Павел Первый! А вы, верно, еще по Екатерине панихиды не отслужили?

Императрица скончалась от апоплексического удара шестого ноября. Рибас предполагал, что теперь его отдадут на заклание испытанному недругу – Николаю Мордвинову. Положение Николая Семеновича, по всей видимости, теперь отменно: еще в детстве он играл в оловянных солдатиков с теперешним императором…

Одесса встретила Рождество маскарадами в богатых домах и пушечной пальбой. Второго января к дому адмирала подкатила карета с тройкой взмыленных лошадей и с десяток верховых спешивались у крыльца. В покои, сбросивши шубу на руки адъютанта, вошел Павел Пустошкин. Рибас удивился: зачем этот толстяк со вздернутым носом явился к нему? Закрывать Одессу и переводить порт и город к Очакову? Поздно.

– Я получил личное распоряжение государя-императора… – сказал Пустошкин, отводя глаза, а потом взглянул тверже.

– Вы с Павлом Петровичем состоите в личной переписке, Павел Васильевич? – улыбнулся Рибас.

– Да. Император милостиво обязал меня писать ему лично.

– Это большая честь. И я теперь догадываюсь: вы приехали принимать у меня дела по одесскому порту?

– Не только. Я принимаю от вас и начальство над Черноморским гребным флотом.

«Значит, Павлом мне дана полная отставка», – мелькнуло в голове адмирала, а внешне он был сама любезность:

– Прекрасно. Кажется, только вчера я принимал у вас флот. А теперь передаю его назад. Прошу – он взял со стола флотские ведомости. – Вот роспись девяносто восьми судам.

– В Николаеве я был на четырех бригантинах, – сурово сказал толстяк. – Они никуда не годятся.

– Особенно бригантина «Дмитрий», – кивнул Рибас. – И бригантина «Павел». Помните, я об этом же говорил вам, когда принимал флот от вас.

В щекотливое положение попал контр-адмирал Пустошкин: он явно хотел выслужиться перед новым императором, однако, совсем недавно приложил собственную длань к приведению судов в плачевное состояние – об этом могло стать известно в Петербурге. В конце концов, он подписал ведомость судов, принял флот, но обосновавшись в офицерском доме, закрипел пером: «Державному Великому Государю императору Павлу Петровичу Самодержцу Всероссийскому всеподданнейший рапорт…» И задумался.

Тем временем Рибаса посетили два визитера: молдавский князь Иван Контакузино и Марк Портарий.

– К Пустошкину с утра купцы валом валят, – сообщил Портарий. – На вас, адмирал все грехи списывают. Одному не доплатил, у другого отобрал, третьему дал с избытком.

– Пустое, – ответил Рибас. – Партикулярные дела в ведении магистрата.

– Это так, да теперь не так! Подполковник недоплатил, Кирьяков выпорол, кто-то украл, а виноваты вы.

– Это обыкновенно, – согласился Рибас. – Я жду вызова в Петербург. Там и буду объясняться.

– Я в конце месяца еду в свои имения на Буг, – сказал князь Иван. – Прошу разделить со мной место в карете.

– Благодарю.

А Пустошкин скрипел пером не один день, составляя черновичок, черкал, переписывал донесение Павлу I, оставался недоволен, хотя пунктов было много:

«Первое. Магазины, в коих хранятся Адмиралтейские материалы, припасы, карантинное строение, соляные амбары, госпитали, служительские и офицерские флигели так же у крепостного строения одежда сооружены из пиленого обыкновенного здешнего камня… Камни кладено на худой глине…

Второе. В укреплениях – в Егорьевском бастионе во всю толщину бруствера трещина…

Третье. Военная гавань, жете, продлен от берега на 200 сажен шириною шесть, забучен и укреплен контр-форсными сваями… явного повреждения на нем не видно… Под защитой сей плотины стоит часть гребного флота…

Четвертое. Купеческий мол 91 сажен от берега… забучен, сверху покрыт досками… На большой жете сваи набиты на 83 сажени…

Пятое. Две пристани для мелких гребных судов работою окончены…

Шестое. Набережная имеет 850 сажен, но не закончена и в некоторых местах от волн повреждена».

Досадывал Павел Васильевич: хоть и выискивал он недостатки тщательно, а по его бумагам выходило, что адмирал Рибас слишком много успел за эти три года, начав на пустом месте! К тому же советник Иван Люрер проводил хозяйственное рассмотрение Одессы и насчитал в городе 3158 душ, два кирпичных завода, один известной, 404 холостых и семейных казаков, 224 души иностранных наций и много чего еще…

Приводила в недоумение Пустошкина и личная переписка с императором. С одной стороны, Павел приказывал коротко: «Повелеваем начатое строительство Одесской гавани приводить к окончанию», а с другой объявлял: «комиссию строения южных крепостей и Одесского порта упразднить, самые же строения остановить…» Как же приводить строительство к окончанию, если строения надо упразднить, остановить?… Пустошкин пошел советоваться с вице-адмиралом де Рибасом, и тот сказал: