Родион Феденёв - Де Рибас

– Ты поразительно догадлива.

Он узнал, что Платон в день смерти Екатерины едва не лишился рассудка. Но, скорее, это была крайняя степень растерянности, когда вчерашнему всевластному барину никто в Зимнем не подал стакана воды. Платок распространял слух, что это он, а не граф Безбородко передал Павлу секретные бумаги Екатерины об отрешении сына от престола и заключении его в замке Лоде. Престол предназначался сыну Павла – Александру. Но он, по поручению отца, лишь просмотрел бумаги самого Зубова и не нашел в них ничего предосудительного. Платон так оплакивал императрицу-покровительницу, что Павел смягчился, оставил его при всех должностях и вернул трость – отличительный знак генерал-адъютанта при дворе.

Однако, Платону надо было где-то жить. Он поселился у сестры Ольги. Его секретаря Грибовского за жульничество Павел посадил в крепость. Другого секретаря, Андрея Альтестия, который взял участок в Одессе, но, прослышав о смерти Екатерины, прикатил в Петербург, Павел выслал в Киев, где тот был заключен в тюрьму за то, что в одной из своих усадеб поселил для работ служилых солдат.

Ко дню рождения Зубова 15 ноября Павел купил Платону дом за сто тысяч, отделал, как дворец, подарил серебряную и золотую посуду. Неутешный и растроганный бывший фаворит даже упал, когда встречал у себя Павла с женой Марией Федоровной к вечернему чаю. Павел пил шампанское, бил бокалы, а жене приказывал: «Наливай! У Платона теперь хозяйки нет!»

Дочери приехали из Смольного обнять отца. Старшей, Софье, на следующий год предстоял выпускной бал, будущее ее было неясным, но мать уже устраивала для Софьи салон, выписывала мебель Дагера.

Адмирал уведомил двор и Адмиралтейство о своем приезде и рассчитывал отдохнуть неделю-другую, осмотреться. Платона Зубова он в Петербурге не застал – бывший фаворит был отпущен за границу на два года. Рибясов расчет на отдых не оправдался: на следующий же день его вызвали в Зимний. Настя всполошилась, вызвала Виктора Сулина на совет, испуганно смотрела на мужа, а между тем говорила:

– Ты двадцать лет в службе! Тебе полагается новый чин и орден. А я провожаю тебя, как на плаху.

«Не ехать и послать прошение об отставке? – думал адмирал. – В расцвете карьеры? Глупо. Но и быть зависимым от прихоти Павла несносно. Как сохранить достоинство и быть свободным от наветов?»

Он раскрыл секретер и из потайного ящичка достал давно туда положенный и забытый розовый конверт. «Итак, настало время документу, который находится у меня вот уже четырнадцать лет – документу Скрепи, – решил он. – Пришла пора вручить его Павлу-императору. Конечно, бумаги Скрепи теперь уже не имеют прежней цены, но Павел должен понять, каково было тогдашнему полковнику Рибасу не исполнить поручение Екатерины и не передать ей документ, порочащий его, Павла». Скрепи в своем документе пересказывал письмо, в котором говорилось, что Павел ни в грош не ставит мать-императрицу и ее присных. Леопольд писал брату Иосифу, что Павел готов на крайние меры, лишь бы занять престол и высечь ненавистного Потемкина. Да, покажи Рибас этот документ в те годы Екатерине… отрешение Павла от трона из тайного могло стать явным.

В одиночестве, ожидая во дворце вызова в приемную Павла, Рибас гадал: кто его примет? В дальнем конце зала он увидел быстро идущего и не желающего не замечать никого давнего средиземноморского знакомца Григория Кушелева, ставшего генерал-адъютантом императора.

– Поздравляю, Григорий Григорьевич, – громко сказал адмирал.

Кушелев словно споткнулся и резко повернулся на голос.

– Здравствуйте. Вы с чем меня поздравлять изволите? С адъютанством? Поздновато.

– Нет, наслышан, что книга ваша «Рассуждение о морских сигналах» скоро появится у книготорговцев. Поздравляю.

– Благодарю, – кивнул генерал-адъютант, но все-таки поторопился уйти: знает, что судьба Рибаса еще не решена. Осторожен, хотя раньше всегда был дружески приветлив. О его книге Рибас узнал утром от Настиного книгопродавца. И кстати пришлось.

О чем-то разговаривая, мимо распахнутой двери в коридор прошли Кутайсов и Аракчеев. Последний показался адмиралу не таким уж уродцем, как о нем говорили, но при не отнюдь не блестящей внешности длинношеий человечек с высохшим лицом был для императора желанным гатчинцем и делал карьеру. Иван Кутайсов выглядел рядом с ним восточным муфтием, и Рибас вспомнил рассказ Головатого о том, как еще в 1769 году казаки посылали в Петербург подарки – детей татар и турок. Среди них был и теперешний Кутайсов, захваченный ребенком ватагой Семена Галицкого под Хаджибеем. Павел его крестил, назвал Иваном Павловичем, сделал лакеем, учил французскому и порол. В ответ Кутайсов искусно брил наследника. А теперь был пожалован гардеробмейстером и, верно, подает императору опушенный песцами долматик…

Два напудренных гвардейца с палашами, в коротких кафтанах с красными отворотами не шелохнулись у дверей, когда одна створка открылась и некто незнакомый и невзрачный объявил: «Вице-адмирал де Рибас».

Генерал-прокурор Алексей Куракин сидел не в кресле, а на торце стола, боком к вошедшему, ничем не выказывая ни малейшего интереса к нему. Он просматривал бумаги. А ведь когда Екатерина выслала его из Петербурга, он заискивал даже перед Настей. Теперь его власть и воля, а братец Александр, сподвижник игрищ и забав молодого Павла, не допустивший его дуэли в Неаполе с Разумовским, нынче вице-концлер!

– У вас, адмирал, долг по Одесской крепости, – вяло сказал Куракин.

– Тысяча триста девяносто два рубля, – назвал сумму Рибас.

– Только?

– У других долги не в пример больше. По Кинбурнской – двадцать семь тысяч. По Фанагории – десять.

– А вот купцы жалуются. Вы им около сорока тысяч должны.

– Тридцать восемь тысяч триста девяносто два рубля семьдесят девять копеек. Но не я лично, а экспедиция одесских строений.

– Кого же судить, если суд учинять? Экспедицию?

– Деньги подлежат выплате из сумм на этот год.

– Сколько же на этот год Одессе надобно?

– По ведомости, учиненной от господина инженера-бригадира де Волана и утвержденной Военной Коллегией и Адмиралтейством на Большой жетэ, набережную, на камень, известь, доски, болты, скобы и прочие материалы положено от казны иметь двести шестьдесят три тысячи рублей.

Вдруг из соседней комнаты раздался вопль:

– Тысячи! Сотни тысяч! Всех под суд! – Послышался звон разбитого стекла, Куракин метнулся в соседнюю комнату, откуда из-за неприкрытой двери слышался крик Павла. Через мгновение он сам появился в проеме инкрустированных золотом дверей с осколком зеркала в руке, готовый грохнуть этим осколком об пол. Парик императора съехал на левое ухо, зеленый кафтан был расстегнут. При крупной голове мелкие черты лица поражали застывшими глазами навыкате и чухонским носом. Нет, в таких ситуациях слова излишни – адмирал преклонил колено, но не подскочил перед этим ближе к императору, чтобы поцеловать ему руку. Наоборот, протянул в его сторону свою руку, в которой он держал четки с эмалированным мальтийским крестом. Император откинул голову назад, удивился.