Родион Феденёв - Де Рибас

– Но каковы причины? – спросил Рибас.

– Мне сие неведомо, – ответил Кушелев.

В год своего пятидесятилетия оказаться не у дел, быть отрешенным от службы весьма важной, к которой почувствовал вкус, к которой так подошел, впечатался характер и склонность к реальному делу – все это подействовало на адмирала удручающе. И оправдаться нельзя – доступа к документам нет, а есть только распоряжение императора.

Главное, что поразило Рибаса – он не видел сочувствия в глазах людей, которых встречал: отставка, неожиданное изгнание со службы стали обыкновением. Друзьям и домашним адмирал позволял себе говорить:

– Меня можно обвинить, что я купил участок леса с целью извлечения незаконных выгод. Это еще куда ни шло. Но, как говорят, мне вменяют в вину, что я назначил в лесной доход цены на смолу ниже представленных архангельским губернатором. Это было сделано, когда я плыл по Вышневолоцкому каналу. И, верно, правильно сделано. Архангельский губернатор, скажем, оценивает смолу в рубль, а ей цена полтина, потому что не годится никуда.

Предстояло решать: как быть дальше? Миллионов он не накопил. Скоро станет вопрос: на что жить? Уехать в Италию? Но Неаполь разорен войной. Поселиться в Одессе с братьями? Но в качестве кого? Да и после того, как он был главным строителем города-порта, стать там частным лицом было не с руки. Неожиданный и весьма поздний мартовский визит Петра Палена прервал размышления адмирала: к нему явился не опальный генерал Пален, а Петр Алексеевич Пален – генерал-губернатор Санкт-Петербурга, возведенный императором в графское достоинство Российской империи. Приехал он не в знатной карете, а в обыденном экипаже, без охраны, отказался от ужина, попросил не беспокоить жену Настю – он на минуту – и прошел в кабинет Рибаса.

Адмирал было начал объяснять смехотворность обвинения, приведшего его к отставке, по Петр Алексеевич, человек рослый, мужественный, громкий, заговорил тихим голосом:

– Благодарите бога, что вы остались в неаполитанском подданстве. Иначе быть бы вам в Тайной экспедиции среди сотен арестованных дворян. Разве вы не знаете, теперь князей ссылают в Сибирь в кандалах. У меня создается впечатление, что иногда он арестовывает не за дело, а на всякий случай, когда изволит говорить о дворянине: «Сумневаюсь».

– Но на кого же он рассчитывает? – спросил Рибас.

– При нем сейчас в фаворе люди без чести, как Кутайсов, или честолюбцы, как Ростопчин. Но у меня создалось впечатление, что он манипулирует подданным ему дворянством. Никто не уверен, что с ним станет завтра – арест, отставка, возвышение – это принцип.

– Но вы как генерал-губернатор участвуете во всем этом, – сказал Рибас.

– Да. Но и я не могу поручиться за свое самое ближайшее будущее. Гарантий нет. И это тоже принцип.

– Однако, принцип этот может привести к краху.

Пален ответил с чувством:

– Несомненно!

– Император сам себе готовит бесславный конец? – спросил Рибас и добавил: – Но это по меньшей мере странно.

– Это безумие! – воскликнул Пален.

– Но вы только что говорили: он поступает согласно своим принципам.

– Да! В том-то и весь ужас: его принципы прямиком ведут к безумию. А оно приведет страну к бунту. Это значит: кровь, казни, палачи, всеобщий упадок. Разве до этого можно допустить? Вы помните наш последний разговор в моем имении после охоты?

– Разумеется.

– Пришла пора вернуться к нему. – Он встал и перед уходом признался: – Я сейчас придерживаюсь одной тактики: доводить безумные распоряжения императора до абсурда. Слыхали об аресте католического митрополита Сестреженевича? Дело было так. Павел с ним простился, шел во внутренние покои, заметил, что у пажа косичка слишком длинна и крикнул мне: «Отвези эту обезьяну тотчас в крепость!» Государь ушел, а я митрополиту говорю, что должен исполнить монаршью волю и отвожу Сестреженевича в крепость. Или императору не понравилась прическа дамы на балу. И он мне говорит: «Надо бы ее голову вымыть». Поверите, я зову слугу, он приносит кувшин воды, и я в точности исполняю повеление государя: мою даме голову! Всему свету надо сейчас представить доказательства полного психического расстройства монарха. Но главное – Павел отменил то, что дал высшему классу его отец – Петр III, а именно «Вольности дворянству». Теперь дворянин не принадлежит себе. Я говорил о вас с вице-президентом Иностранной коллегии Никитой Паниным. Он отличного мнения о вас, адмирал. Встретьтесь с ним. Я извещу вас о дне и часе.

Если генерал-губернатор Пален считал, что императора перед обществом надо представить в карикатурном сумасшествии, то Никита Панин, с которым Рибас встретился тайно в его доме, считал императора Павла воистину душевнобольным:

– Он подвержен припадкам безумия, во время которых тирания его становится злодейством.

– Может, это просто горячность, вспыльчивость, – усомнился Рибас.

– Это было раньше.

– У него десять детей. И все здоровы, – заметил Рибас.

– Да, но его сумасшествие не от природы. Оно приобретено и развито у нас на глазах. Но ваши слова о его здоровых детях, о его нормальных наследниках очень своевременны. Сам Павел установил, что престол в России отныне может передаваться только по наследству, и я думаю, чем скорее это произойдет – тем лучше.

– Вы видитесь с кем-нибудь из наследников? – спросил Рибас.

– С Александром. Крайне редко и только как бы случайно в коридорах Зимнего. Павел окружил сына соглядатаями. Александр живет затворником, без разрешения Павла никого не принимает. Не говорит с посланниками без его присутствия.

В сумасшествие Павла Рибас не верил. Самодурство, развращенность вседозволенностью, даже злобное озорство – что угодно, только не безумие, потому что в иных делах монарх был трезв, последователен и весьма умен.

Первого мая 1800 года адмирал увидел из окон своего дома, выходящих на Царицын луг, большое скопление народа. На лугу были разбиты палатки, возникли торговые ряды, вдоль Екатерининского канала двойными вереницами тянулись экипажи. Народ пел, гулял, радовался ясному дню. Верхом, в сопровождении свиты и Царской Фамилии в каретах, приехал император. Толпа на Царицыном лугу сразу поредела – в столице, когда выезжал Павел, все предпочитали прятаться.

Через день адмирал частным порядком присутствовал на спуске четырех фрегатов из Адмиралтейства. Теперь на валу над рвом развевался флаг Иоаннитов, как будто мальтийские рыцари спускали фрегаты «Михаил», «Эммануил» и «Святая Анна». С четвертым произошла заминка – фрегат «Благодать» застрял. В толпе передавали неизвестно чей стих: «Анна» сошла славно, а «Благодать» велит себя подождать».