Сакен Сейфуллин - Тернистый путь

Прошло несколько дней. Однажды через дверь мы услышали, как кто-то заговорил с часовым по-казахски. Мы приникли к щели и увидели молодого казаха в поношенном пальто и белой ушанке.

Часовой чуть-чуть приоткрыл дверь, и мы просунули головы. Жигит приветливо с нами поздоровался.

— Вы из Акмолинска? — спросил он.

— Да! А вы кто?

— Я родственник Жумабая Нуркина. Он с вами? Жумабай ринулся к двери, растроганно приветствуя своего молодого родственника, который оказался Курмангалием Туяковым, учащимся омской школы. Оказалось, что он получил письмо Жумабая и пришел проведать его. Расспросив о нашем положении, он пообещал прийти завтра и ушел. Появление этого жигита приободрило нас, все-таки можно было рассчитывать на какую-то поддержку. На следующий день жигит принес нам чайник и четыре жестяных кружки, как мы просили.

О положении на фронтах Курмангали, к сожалению, знал не больше нашего. Но о событиях в Омске рассказал нам подробно. Говорил он просто и скромно, а часовой попался тихий и к тому же не понимал по-казахски.

— В декабре большевики, меньшевики и эсеры, объединившись, устроили против Колчака заговор. Началось все хорошо. Ночью заговорщики напали на тюрьму и освободили всех арестованных, в том числе Шаймердена Альжанова и Кольбая Тогусова. В первый день эти товарищи спрятались в доме муллы Кудери, а ночью отправились в степь. Но алаш-ордынцы пронюхали о побеге, бросились в погоню и на расстоянии двух дней езды в одном из аулов настигли их, схватили и привезли обратно в тюрьму. Тогусов умер, о Шаймердене мне ничего неизвестно…

— Вот какие преданные служаки алаш-ордынцы! — сказал кто-то из нас со злой иронией. — Наверно, Колчак в благодарность надел на их плечи дорогие чапаны за поимку двух крупных революционеров. Кто же эти доблестные граждане алаш, которые поймали Кольбая и Шаймердена? — поинтересовались мы.

Одним из граждан алаш оказался Кази Торсанов, родственник нашего Жумабая. Его отец Торсан, пройдоха и обжора, известный всему Петропавловскому уезду, прослужил двадцать пять лет волостным управителем, не раз получал грамоты от самого царя Николая. Сын его — Кази, пошел по стопам отца. Теперь он член акмолинского областного комитета алаш-орды. Было время, когда Кази, не поладив с губернскими алаш-ордынцами, совместно с Кольбаем Тогусовым и Шаймерденом Альжановым принял участие в создании партии «Уш жуз». Авантюрист по натуре, он пробыл в ней недолго и вскоре снова переметнулся к своим единомышленникам, стал достойным членом алаш. Итак, освободили арестованных из тюрьмы большевики и эсеры, а алаш-ордынцы приложили все старания, чтобы вернуть своих соотечественников за решетку. Браво, бедняги!

Подробности этого немаловажного события нам удалось установить позже.

В декабре 1918 года, когда злодеяния колчаковцев перешли всякие границы, подпольный комитет большевиков принял решение поднять в городе мятеж.

Многие из солдат-новобранцев покидали отряды Колчака и переходили на сторону большевиков. К тому времени Колчак, не признав эсеров своими помощниками, начал их арестовывать и некоторых расстреливать. Эсеры также присоединились к большевикам. Совместно был составлен план захвата города. В первую очередь следовало занять вокзал, затем выпустить из тюрьмы заключенных, захватить телефон и телеграф. Предусматривалось окружить казачий конный полк в центре города и освободить из лагерей пленных красногвардейцев, венгеров, австрийцев, немцев. Таким образом, большевики решили за одну ночь свергнуть в городе власть Колчака.

В ночь на 22 декабря отряд большевиков освободил заключенных и обезоружил казачий конный полк. Но по нерадивости эсеров центральный телеграф остался в руках колчаковцев, они подняли всех на ноги, вызвали подкрепление.

Большевистских руководителей захватили врасплох, штаб арестовали. Разрозненные отряды мятежников не знали, что делать. Вместе с другими ждали указаний штаба повстанцев и вынужденно бездействовали Жанайдар Садвокасов и Адилев (Динмухаммет).

Открылась беспорядочная стрельба. Поднялись по тревоге многочисленное колчаковское офицерье и жандармы. Город взбудоражен. Большевиков осталось немного. Рабочие железной дороги на стороне большевиков, но их тоже очень мало. Малочисленный отряд, отстреливаясь, отступил к вокзалу. Там, воздвигнув баррикаду, продержался до утра, потом отступил на станцию Куломзино.

Из омских казахов участвовал в мятеже с большевиками Жанайдар Садвокасов, живший в доме Айтпенова. Он поддерживал постоянную связь с известным омским писателем-революционером Березовским. Выполнял поручения большевиков и Динмухаммет, прятавшийся в то время от ареста.

На следующий день после подавления восстания Колчак издал приказ: «Укрыватели большевиков будут расстреляны без суда. Все освобожденные из тюрьмы беглецы должны добровольно явиться к властям».

Двенадцать эсеров, бежавших из тюрьмы, послушавшись приказа, сдались на милость колчаковцев.

В ту же ночь все они до одного были расстреляны.

Как я уже рассказывал, поймать беглецов Колчаку помогли алаш-ордынцы.

Жанайдара Садвокасова хотели отстранить от работы в земстве, обвинив его в том, что он подвозил большевикам патроны во время восстания. Рыцари алаш-орды бросились разыскивать Динмухаммета.

Мухан Айтпенов, у которого находился Жанайдар, прятал в своем доме большевика Новикова, бежавшего из тюрьмы.

Так по-разному вели себя казахи во время декабрьского восстания…

Но вернемся к нашим вагонам.

На следующий день Курмангали привел с собой Жанайдара. Радости нашей не было конца. Они принесли нам вдоволь хлеба с маслом. Наевшись, мы решили, что хлеб с маслом — божественная еда.

Русские товарищи с радостью приветствовали наших гостей, интересовались новостями. Но больше мы не встречались с Жанайдаром и Курмангалием, потому что наши вагоны загнали в глухой тупик. Здесь было совершенно безлюдно, только изредка проходили мимо железнодорожники. Тяжело пыхтя, маневрировал по путям черный паровоз, то туда, то сюда, то медленно, то быстро, будто вороной молодой жеребенок тренировался перед байгой. Скоро паровоз подцепит вагоны и потащит их в дальний путь. Разные будут вагоны. В одних — тепло и уютно, на мягких сиденьях господа. В других — голодные измученные люди лежат на голых досках без куска хлеба с утра до ночи. В одних вагонах— рай, в других — ад, паровоз не печалится и не радуется, терпеливо тащит за собой вагоны радости и вагоны страдания. Эх, паровоз, паровоз, железная твоя душа!..

В нашем вагоне положение не меняется, по-прежнему то лед, то сырость и холодный ветер в щели. Не жизнь, а ад кромешный, и тюрьма нам теперь кажется раем.