Сакен Сейфуллин - Тернистый путь

Не знаю, сколько времени ехали мы по тряской дороге. Капли растаявшего от дыхания снега стекали по моему лицу и шее. Наконец сани остановились. Слышу, как возница не спеша сошел с саней и перевернул их. Я вместе со снегом вывалился на землю. Возница шепотом предупредил: «Лежи, не шевелись!». Возница — пленный австрийский солдат — стал руками счищать с меня комья снега и всякое тряпье, приставшее к одежде, потом, оглядевшись, сел на снег, рядом со мной.

Место, где мы остановились, было свалкой нечистот на восточной окраине Омска, вблизи березовой рощи. Неподалеку жили бедные казахи. На расстоянии окрика изредка проезжали люди на санях, виднелись одинокие прохожие, не обращавшие на нас никакого внимания.

— Ну, а теперь куда тебе? — спросил меня пленный австриец. — Если хочешь в город, то садись, подвезу!

Как будто он случайно подобрал меня на городской свалке. Я забрался в сани, и солдат повез меня. Я недолго раздумывал над тем, к кому сейчас податься. Квартира Мухана находилась поблизости, в восточной части города. За квартал от дома сошел с саней и распрощался с пленным солдатом.

— Прощай, счастливый путь! — С этими словами австриец пожал мне руку и отправился своей дорогой.

Я свернул за угол.

Стоял теплый апрельский день. Таяло, звенела капель, вдоль улиц собирались говорливые ручейки. Пятнами темнели проталины. На мне тупоносые старые солдатские сапоги. Поверх короткой тужурки с пуговицами семинариста я натянул старое казахское меховое полупальто с потертыми рукавами, испачканное в угле и саже. Мое одеяние завершали поношенная шапка-ушанка, шарф и грязная матерчатая опояска. Прежде, когда под конвоем нас выводили в город, я надевал шинель одного татарина-красноармейца и его солдатскую фуражку.

Вот и квартира Мухана. Открыла двери его жена. Поздоровавшись, пригласила:

— Проходи, пожалуйста!

— Пришел окончательно и бесповоротно, — заявил я. Женщина сразу же поняла, что я сбежал, и тихо проговорила:

— Желаю всего наилучшего, дорогой! Проходи в заднюю комнату.

Я прошел в комнату дочерей Мухана. Дома не было ни Мухана, ни Жанайдара.

— Эта комната не для меня, — предостерегающе заметил я. — Если у вас есть сарай, лучше мне спрятаться там!

Женщина сказала настойчиво:

— Ты не думай, что сюда кто-то придет. А если и придет, то не посмеет зайти в комнату моей дочери!

Но я не мог успокоиться. Я себе ясно представлял, что если колчаковцы схватят меня в доме Мухана, то его семье несдобровать. А если поймают в сарае с незапертыми дверьми, то хозяева могут вывернуться, что они, мол, знать ничего не знали. Соблюдая полнейшую осторожность, я вышел из дому и пробрался в сарай. Там я разрыл кучу соломы, сделал себе подобие гнезда и прилег. День стоял теплый. С крыши сарая медленно капало на солому. Влажными запахами весны наполнен апрельский день. Все вокруг как будто ожило и повеселело от приближения весны. Гуси с звонким гоготом шлепали по лужам. Воробьи, словно дети, играющие в жмурки, с чириканьем носились вдогонку друг за другом. Возле сарая промычала корова. Как будто и она рада наступающему теплу…

Я незаметно вздремнул. Меня разбудил Жанайдар. После радостного приветствия затащил меня в дом.

Жена Мухана уже приготовила самовар, испекла на сливочном масле оладьи и ожидала нас.

— Родной мой Сакен, раздевайся и садись пить чай! Никто сюда не придет. А если кто и придет, ты переждешь в комнате моих дочерей! — опять захлопотала она.

Я умылся и присел к столу. Довольный благополучным побегом, я говорил о будущем, с удовольствием ел оладьи и пил душистый казахский чай, которого не было у нас на протяжении девяти месяцев.

Мне как-то не думалось, что есть на свете женщины умнее и храбрее мужчин. Я ошибался. Тетя Батима оказалась сильной духом, умной и спокойной женщиной. Конечно, в спокойной обстановке каждый может выглядеть сильным и умным. Но каким он будет в трудную минуту? Именно в трудную минуту тетушка Батима оказалась на высоте.

Поверьте мне, не всякий осмелится принять в свой дом человека, за которым рыщут по пятам колчаковские убийцы. Как не восхвалять такую женщину, как не уважать ее за силу духа!.. Мы долго сидели, мирно беседуя, я, Жанайдар, тетушка Батима и ее дочери. Я попросил одну из дочерей срезать с моего пиджака семинарские пуговицы и пришить обыкновенные, черные.

В полдень приехали к хозяйке знакомые из аула. Пришел сын Мухана, учащийся, с двумя своими товарищами. Один из них был Каскей Утекин. Пришел наконец и сам Мухан. За бесбармак сели все вместе… Но разве могут обойтись казахи без расспросов? Когда подошел черед говорить мне, я постарался не возбуждать подозрений. Приехавшие из аула, между прочим, выражали недовольство алаш-ордой, каким-то распоряжением и, видимо, приехали добиваться справедливости в каком-то спорном вопросе.

Вечером в комнате Жанайдара обсудили план моих дальнейших действий.

Разработали два варианта. Первый — из Омска на поезде добраться до Петропавловска. Там, на улице Торговой № 64, встретиться с Абдрахманом Байдильдиным. В случае его отсутствия двинуться на его родину, к озеру Таинча, расположенному южнее Петропавловска. По убеждению Жанайдара, Байдильдин в то время являлся верным нашим единомышленником. С его помощью я мог направиться далее в Кокчетавский уезд к фельдшеру Ниязову, затем встретиться с Досовым и через Атбасарский и Акмолинский уезды, через Голодную степь переправиться в Туркестан, где уже установилась советская власть.

Второй вариант выглядел так: из Омска поездом добраться до Славгорода (по-казахски Шот), что в Алтайской губернии. Там зайти на квартиру к двум большевикам. С их помощью перебраться в Павлодар (Кереку), а оттуда в Баян-Аул. Там в горах, где располагаются поселения рода Суюндик, найти родственников отца. В Баян-Ауле встретиться с фельдшером Шайбаем Аймановым. Здесь можно повременить, отдохнуть, затем перебраться в Акмолинский уезд и опять через Голодную степь — в Туркестан.

Жанайдар написал письма Абдрахману Байдильдину, Абульхаиру Досову, Динмухаммету Адилеву.

Назавтра, взяв у Мухана денег на дорогу, я отправился в путь.

До вокзала меня довез Жанайдар на санях Мухана. Обошлось без происшествий. Здесь Жанайдар побежал узнать, когда отправляется поезд на Петропавловск, а я остался у саней, возле отцепленных вагонов, подальше от вокзала. Через некоторое время Жанайдар вернулся и сказал, что поезд отходит в десять часов. А сейчас было только восемь. Жанайдар сам пошел за билетами. Он хотел посадить меня в вагон и лишь потом уйти. На вокзале мог встретиться кто-либо из казахов-интеллигентов, знавших меня в лицо, потому что я учился в омской семинарии с 1913 по 1916 год. Все наши планы могли сразу же провалиться, если меня узнают казахи из олаш-орды. Поэтому, когда Жанайдар кинулся покупать билеты, я насильно удержал его. Могли заметить, что Жанайдар разговаривал со мной, и установить за ним слежку. Я убедил его, что нам пора расставаться, так будет лучше. Попрощавшись с товарищем, я незаметно вошел в здание вокзала.