Розмэри Сатклифф - Орел девятого легиона

– Идешь?

Легкие шаги, еле заметное колебание воздуха – и Марк понял, что Эска рядом.

– Да, если центурион уверен, совсем уверен.

– Абсолютно. Ступай и убей своего волка.

– В сердце моем живет желание, чтобы центурион тоже мог пойти, – скороговоркой произнес Эска.

– Возможно, в том году пойду и я, – сонным голосом проговорил Марк. – Доброй охоты, Эска.

На мгновение в дверях, где было посветлее, мелькнула темная фигура, затем она исчезла, и Марк остался один; он лежал и прислушивался к быстрым легким шагам, затихавшим в конце галереи. Спать ему нисколько не хотелось.

В сером предрассветном сумраке следующего дня он опять услышал шаги, они приближались и звучали теперь тяжелее, чем накануне. Темная фигура опять замаячила на фоне бледного пятна дверного проема.

– Эска! Ну, как прошла охота?

– Охота была доброй, – отозвался тот. Он прислонил копья к стене, потом подошел к постели, наклонился над Марком, и Марк разглядел, что под плащом у Эски на согнутой руке что-то лежит. – Я принес центуриону плод моей охоты, – сказал он, кладя на одеяло какой-то комок. Комок был живой и заскулил, потревоженный. Потрогав его тихонько рукой, Марк обнаружил теплую жесткую шерстку.

– Эска! Да это же волчонок! – воскликнул он, чувствуя, как тычется в руку мордочка и скребут лапы.

Эска, отвернувшись, ударил кремнем по огниву и зажег лампу. Маленький язычок пламени опал, потом вспыхнул ярче и загорелся ровно. В ярком желтом свете Марк увидел совсем маленького серого волчонка; пошатываясь, он встал на нетвердые лапы, чихнул, глядя на свет, и сунул свою морду ему под ладонь, как делают все звериные детеныши. Эска вернулся и встал около постели на одно колено. И тут Марк увидел в его глазах возбужденный блеск, какого не видел в них раньше, и вдруг его больно кольнула мысль: не в том ли причина, что после дня и ночи свободы он вернулся в кабалу?

– В моем племени, когда убивают волчиху-мать, иногда забирают волчат, и они растут в собачьей стае, – пояснил Эска. – Но только таких, как этот, совсем маленьких. Они ничего не помнят и первое мясо получают из рук хозяина.

– Он сейчас голоден? – спросил Марк, поскольку щенок продолжал тыкаться мордочкой ему в ладонь.

– Нет, брюхо его полно молока и мясных обрезков. Сасстикка их не хватится. Смотри, он уже засыпает, поэтому он такой ласковый.

Юноши, смеясь, посмотрели друг на друга, но незнакомый возбужденный блеск в глазах Эски не исчезал. Волчонок, поскуливая, заполз Марку в теплую пещеру под приподнятым плечом и свернулся клубком. Дыхание его пахло луком, как у собачьих щенков.

– Где ты его взял?

– Мы убили волчицу с сосками, полными молока, и я и еще двое рабов пошли искать волчат. Это дурачье с юга убило весь выводок, но этого я спас. Пришел его родитель. Волки ведь хорошие отцы, люто дерутся за своих детей. Вот это был бой! Ух какой бой!

– Но ты отчаянно рисковал! Нельзя, ты не должен был так рисковать, Эска!

Марк и сердился, и чувствовал себя виноватым оттого, что Эска пошел на такой смертельный риск ради него. Марк достаточно много охотился и понимал, как опасно грабить волчье логово, пока глава семьи еще жив.

Эска мгновенно замкнулся.

– Я забыл, я подвергал опасности собственность господина, – ответил он голосом чужим и жестким.

– Не будь глупцом, – быстро проговорил Марк. – Ты прекрасно знаешь, я не это имел в виду.

Наступило долгое молчание. Юноши смотрели друг на друга, от смеха не осталось и следа.

– Эска, – проговорил наконец Марк, – что случилось?

– Ничего.

– Неправда. Кто-то нанес тебе обиду.

Тот упрямо молчал.

– Эска, я жду ответа.

Тот шевельнулся, и враждебности его немного поубавилось.

– Я сам виноват, – начал он, и слова как будто вытаскивали из него силком. – Там был молодой трибун из походного лагеря, он, кажется, ведет войско в Эборак. Такой красивый, нарядный, кожа гладкая, как у девушки, но охотник опытный. Он тоже пошел с нами к логову. А после, когда самца убили, и мы все стояли, и я чистил копье, он мне сказал со смехом: «Удар был хорош!» Потом он заметил мое обрезанное ухо и добавил: «Для раба». Я рассердился и не сдержал язык. Я сказал: «Я – личный раб центуриона Марка Флавия Аквилы. Считает ли трибун Плацид – так его зовут, – что поэтому я хуже охотник, чем он?» – Эска с шумом перевел дух. – А он сказал: «Нет, почему же. Но, по крайней мере, трибун Плацид волен распоряжаться своей жизнью, как ему заблагорассудится. А твой господин, заплативший за тебя деньги, вряд ли скажет спасибо, если от тебя останется только труп, который даже на живодерню не продать. Не забывай об этом, когда в другой раз сунешься в волчье логово». И он улыбнулся, и меня до сих пор тошнит от его улыбки.

Эска говорил скучным, монотонным, полным безнадежности голосом, как повторяют вслух затверженный урок. И, слушая его, Марк вдруг испытал холодное бешенство, гнев против незнакомого ему трибуна, и от этого ему сделались ясны некоторые вещи, о которых раньше он не думал…

Он быстро протянул свободную руку и сжал у Эски запястье.

– Эска, разве когда-нибудь словом или поступком я дал понять, что думаю о тебе так же, как этот без-году-недельный вояка, видно, думает о своих рабах?

Эска покачал головой, враждебность его испарилась, и теперь лицо его не было ни застывшим, ни угрюмым, а только несчастным.

– Центурион не такой, как трибун Плацид, он не станет зря грозить плеткой своему псу.

Марк, вконец обескураженный, разобиженный и рассерженный, совершенно вышел из себя.

– Будь он проклят, этот трибун Плацид! – закричал он, бешено стискивая руку Эски. – Стало быть, его слова значат для тебя больше, чем мои, раз ты мне твердишь про псов и плетку?! Во имя Света! Неужели нужно объяснять тебе словами, что по мне обрезанное ухо не проводит границу между людьми и животными? Да разве не ясно это из всего моего поведения? В моих отношениях с тобой я не думал – равны мы или нет, раб ты или свободный, а вот ты слишком горд и относился ко мне не так, как я к тебе! Слишком горд! Слышишь? А теперь… – Забыв о спящем волчонке, он резко привстал на локте и тут же повалился на постель, раздосадованный, но уже смеясь и выставив кверху окровавленный палец. – ...А теперь твой подарок укусил меня! Клянусь Митрой, у него в пасти сплошные кинжалы!

– Значит, ты мне должен за них сестерций, раз их так много, – подхватил Эска, и оба расхохотались с готовностью, с облегчением, как смеются не оттого, что действительно смешно, а чтобы разрядить напряжение. А между ними на полосатой циновке лежал маленький серый волчонок, сжавшийся в комок, сбитый с толку и рассвирепевший, но очень сонный.

Обитатели дома по-разному отнеслись к неожиданному появлению волчонка. Пес Процион при первой встрече проявил подозрительность – незнакомец пахнул волком и вообще чем-то чужим. Большой пес обошел вокруг него, напружинив ноги, шерсть на загривке у него встала дыбом, а волчонок припал к полу, растопырив лапы, будто злая мохнатая жаба, и, прижав назад уши и сморщив нос, сделал первую попытку зарычать. Дядя Аквила почти не обратил внимания на его появление, так как был в это время погружен в осаду Иерусалима. Раб Маркипур и старый Стефанос смотрели на него косо: волчонок, который вырастает в волка, слоняется по всему дому!.. но Сасстикка неожиданно взяла сторону младшего поколения. Уперев руки в бока, она громогласно принялась стыдить рабов. Да как они смеют, пронзительно вопрошала она, у самих небось по две здоровых ноги! Да пусть молодой господин заведет себе хоть стаю волков, если ему хочется! И, продолжая кипеть от негодования, она испекла и принесла Марку в салфетке три коричневых медовых коржа и дала глиняную миску с отбитыми краями для малыша.