Эльвира Барякина - Белый Шанхай

– Я готов работать в политотделе, – кивнул Феликс.

В кармане у него лежала газета с описанием страшного голода в Поволжье. [47]Большевики раздавали деньги китайским революционерам, а у самих крестьяне мерли как мухи.

Феликс получил из архива двенадцать пухлых папок – донесения, фотографии, стенограммы.

Коминтерн поставил дело на широкую ногу: под прикрытием экспортно-импортной компании «Метрополитен-Трейдинг Ко» распространялась большевистская литература, переправлялись люди и фальшивые документы, перегонялись деньги.

У полиции был наблюдательный пункт напротив дома, где помещался штаб коминтерновцев. Если спросить у соседей, каждый скажет, что в маленькой квартире с ситцевыми занавесками живет портной. Феликс приходил к нему, доставал бинокль и часами следил за тем, что происходит во вражеском логове.

Портной, старый эстонец Урмас, вдевал нитку в иголку:

– Терпение у вас, молодой человек, как у санитара из дурдома… – И пускался в длинные рассказы о своей молодости и о службе в ревельской лечебнице для душевнобольных.

Теперь Феликс ездил на службу в полицейский участок на Нанкин-роуд. Через месяц он столкнулся в коридоре с Джонни Коллором – тот вернулся из Гонконга.

– Я уже в курсе твоего назначения, – сказал он. – Жаль, брат, жаль, что ты ушел из уголовки. Я понимаю, работа собачья. Ну да у тебя тоже дело полезное, и платят в политотделе побольше. – Он помолчал, глядя себе под ноги. – Слыхал, какое горе приключилось? Наняли нового охранника и забыли предупредить, что у нас барсуки по участку бродят. Он подумал, что они дикие, и пристрелил их.

Феликс посочувствовал и заторопился домой. На душе было пасмурно – будто предал хорошего друга. Дело было не в том, что в политотделе платили больше, и не в борьбе с большевиками. После сделки с Лемуаном, когда Феликс обменял свою жизнь на пулеметы, когда проломил голову японскому водителю, он сам стал бандитом.

А быть бандитом и работать с Джонни Коллором невозможно.

Парад союзных сил в Шанхае был приурочен к десятилетию начала мировой войны. На набережной Хуанпу установили скульптуру: ангел склонился над плачущей женщиной. Вокруг памятника – флаги Великих Держав.

Русских кадетов и выпускников корпуса тоже позвали – олицетворять Российскую империю. Английский адмирал оказался старше всех по рангу – ему принимать парад. А если бы среди союзников нашелся другой адмирал, англичанину наверняка присвоили бы следующее звание. Англичане при любых обстоятельствах оказывались наверху.

На рассвете прошел дождь, улицы блестели, словно вымытые. В десять часов утра первые четыре взвода кадетов с винтовками при штыках двинулись по Бабблинг-Вэлл-роуд. Вторая рота с частью третьей шли без оружия. Феликс отбивал шаг в особом взводе выпускников.

Сикхи-полицейские верхом на конях стояли шпалерами, перекрывая боковые улицы. Громыхала румяная морская пехота США в полном боевом снаряжении. Тянулись батальоны аннамитов [48]из французского Индокитая – конусообразные шляпы, голые ноги в сандалиях. Шли японцы в черных мундирах.

Оркестр грянул «Выход гладиаторов». На Банде развернулись повзводно.

– Во-о-оль-на!

Флаги у подножия памятника бились на ветру.

– Господа, – позвал Борька Марухин, – а где наш флаг?!

Феликс потянулся смотреть: британский Юнион Джек, американский звездно-полосатый, японское солнце на белом фоне… Италия, Франция, Бельгия… Российского триколора не было.

– Они забыли о нас! – пронеслось возмущенно по ротам.

– Домой, в корпус! Пошли они к чертовой матери!

Два русских полковника бросились к командующему.

– Если они не поднимут наш флаг… – шептал Борька Марухин. – Если не поднимут…

Феликс напряженно следил за стоявшими на трибуне. Что, если опять плюнут в лицо? Да ничего, утремся.

Командующий решил не раздувать скандал и отправил автомобиль за российским флагом.

– Он обещал, что все будет, – сказал, вернувшись, полковник Езерский, бледный от гнева.

Прибыл британский адмирал со свитой. Запели сигнальные рожки.

Где флаг? Где они найдут его сейчас?

Адмирал поднялся на трибуну и заговорил о доблести союзников:

– Мы понесли тяжелейшие потери… Потомки никогда не забудут славных подвигов…

Где флаг?

Наконец к памятнику подбежал взмыленный адъютант со свертком в руках, заметался, выискивая свободный флагшток.

– Что ж он без всяких церемоний, как будто это тряпка какая… – стонал Марухин.

Свободного флагштока не было, и адъютант велел повесить русский триколор под пятицветным китайским флагом. Огромное полотнище заплескалось на ветру.

Кадеты молчали.

– А наш-то флаг самый большой, – проговорил Феликс. – И вроде шелковый. Небось побежали в лавку на Нанкин-роуд да приказали сшить. Теперь хозяин счет пришлет на имя командующего.

Кадеты кривили губы, стараясь не смеяться.

Оркестры по очереди заиграли гимны. Издалека – от крепости Усун – донесся залп пушек.

– Церемониальным маршем… Равнение напра-а-аво… Первый Сибирский кадетский корпус… Первая рота… Первый взвод… Шагом марш!

Феликс шел, высоко подняв голову. Да, парад… В этом параде все, как в зеркале, отразилось: они о нас не помнят и приглашают только ради приличия. А мы над ними потешаемся.

Китайские солдаты долго выспрашивали у домохозяина, куда делся Клим Рогов. Потом ворвались к Аде:

– Где он?

Ада на них наорала. Потом сама не могла понять – как мужества хватило? Спросонья не поняла, что они и избить, и пристрелить могли.

– Пошли вон! Я мистеру Уайеру нажалуюсь! Я гувернантка его внучки!

Солдаты ничего не поняли, но Митя им перевел и что-то от себя добавил. Они ушли, стуча каблуками.

– Я рад, что эти люди никому не сделали зла, – сказал Митя. – Я буду молиться за тебя и за Клима.

Только когда он исчез, до Ады дошло – Митька забрался к ней в комнату, пока она спала. Как? Ведь люк был закрыт!

Ада осталась одна – хозяйкой четырех стен, самовара и горшка за занавеской. Первые дни ждала, что Клим вернется, потом все переделала в комнате по-своему, вымыла пол, поставила в стакан три белые гортензии.

Небо за окном наливалось чернильной синевой, потом гасло, но Ада долго не ложилась спать. Ей было одиноко: в комнате не хватало еще одного дыхания.

Куда Клим делся? Во что-то вляпался и удрал, не захватив ни вещей, ни денег, спрятанных под циновкой? На всякий случай Ада убрала их к себе, а то мало ли?.. Или он ушел к своей Нине Васильевне? Мог бы предупредить, чтобы его не ждали.

А если он шею где-нибудь свернул, это совсем плохо… Ада надеялась поговорить с его женой насчет паспорта. Может, зайти к ней и спросить? Ой, нет, страшно. Она злая.