Марианна Яхонтова - Корабли идут на бастионы

Ушакову понравились прекрасно построенные, обшитые медью турецкие корабли с их превосходной артиллерией.

Пока он говорил это, ласковость Кадыр-бея перешла в благоговение. А помощник его по дипломатической части Махмуд-эфенди удовлетворенно сообщил, что корабли строили лучшие шведские и французские мастера, артиллерия же вся английская.

Адмирал еще раньше обратил внимание, что тонкий, мускулистый Махмуд-эфенди хоть и сидел, как сидят все турки, но в нем не было их обычной неподвижности. Он откидывался назад, взмахивал широкими рукавами. Потом неожиданно вынул из недр своего одеяния перламутровый лорнет и поднес его к глазам.

Улыбаясь и произнося английские слова несколько в нос, он столь же неожиданно процитировал несколько строк из поэмы Мильтона. Махмуд-эфенди шесть лет прожил в Англии в качестве секретаря турецкого посольства и любил дать понять, что вполне приобщился к западной цивилизации.

А Кадыр-бей продолжал мягко допрашивать своего высокого гостя:

– Чего хочет Ушак-паша? Что не понравилось ему на кораблях?

Веселый, подвижной лейтенант Метакса, с черным пухом на губе, перевел слова высокочтимого и славного Ушак-паши:

– Адмирал желает, чтоб больные были отделены от здоровых.

– Это будет сделано сегодня же, – отвечал Кадыр-бей.

Фетих-бей в знак подтверждения приложил руку к сердцу.

– Какие же еще желания имеет славный Ушак-паша? Пусть он только выскажет их, и они будут выполнены.

Желая лучше понять турецких адмиралов, Ушаков заговорил об отряде судов, который надлежало послать к Родосу. Он напомнил о положении в районе острова Кандин и спросил, каково мнение на этот счет его превосходительства Кадыр-бея и его превосходительства Фетих-бея.

Метакса очень точно, сохраняя все оттенки речи, перевел слова Ушакова. Сам Метакса не видел в уступчивости турецких адмиралов ничего примечательного. Они, по его мнению, и должны были уступать человеку, с которым не могли сравняться ни в каком отношении.

Но Ушаков знал цену восторгам и, глядя на белое лицо Кадыр-бея с косыми черными глазами, ждал, что он скажет.

Кадыр-бей ответил спокойно и неторопливо:

– Заблуждений на свете много, а истина только одна. А так как она уже высказана славным Ушак-пашою, то и нет надобности искать другой.

Фетих-бей подтвердил слова его и, вероятно, для того, чтоб больше не вступать в беседу, принялся что-то откровенно и вкусно жевать.

Тогда Ушаков попытался увлечь адмиралов планом предстоящих действий, в которых они должны были принять участие. Так как на этой парадной встрече можно было коснуться его лишь слегка, он заговорил о вражеских крепостях, количестве пушек в них и о численности гарнизонов.

Оба адмирала с готовностью его слушали и скоро обнаружили, что ни о пушках, ни о гарнизонах они оба не имеют ни малейшего понятия. Ушаков понял, что, о чем бы он ни заговорил, он мог узнать суждения султана, великого визиря или свои собственные, но что думали Кадыр-бей и Фетих-бей, оставалось неизвестным.

Только Махмуд-эфенди, когда речь зашла об укреплениях острова Занте, снова вскинул свой лорнет и сказал в нос:

– Занте называют Цветком Леванта. Это богатейший из островов. Там англичане имели свою контору по торговле коринкой.

Ушаков принял к сведению и поэта Мильтона и английскую торговую контору, которой, надо полагать, давно уже не было на острове Занте. Ему вспомнился великий визирь с его вечным желанием удовлетворить и волков и овец. Уж не этим ли желанием удовлетворить всех следовало объяснить, что так затянулась доставка недостающих пушек на турецкие корабли. В той трудной и сложной обстановке, что создавалась в бассейне Средиземного моря, возможна любая игра. Задержать выход объединенного флота выгодно французам, а может быть, и не только им. О янинском паше говорят, что он тайно служит французам. Может быть, англизированный турок, небрежно играющий лорнетом, соблюдает не только интересы своего султана?

Заканчивая беседу, Ушаков поднялся с места. Не оставляя сомнения насчет смысла своих слов, он твердо сказал:

– Если потребные вам орудия завтра не придут, флот выйдет в море без них.

Оба турецких адмирала сложили руки и низко поклонились.

Рано утром союзная эскадра пришла к острову Хиосу. Десятки лодок, шлюпок, баркасов устремились ей навстречу. По склонам холмов бежали толпы жителей, размахивая в знак приветствия шлыками и пестрыми шарфами.

– Они уже знают. Они встречают нас! – возбужденно воскликнул капитан Сарандинаки. – Здесь прекрасные лоцманы. Я даже знаю одного из них. Его зовут Кеко…

Союзной эскадре предстояло получить на Хиосе лоцманов. Кроме того, к ней должны были присоединиться восемь трехмачтовых кирлангичей [20].

Офицеры толпились на шканцах, с любопытством разглядывая рейд и город. Сады и виноградники, словно хмель, опутали весь остров. Над ними вздымались голые, безлесные горы, похожие на гигантских быков, улегшихся среди сплошной зелени долин. Большое облако белело в синем небе, чуть касаясь серых вершин горного кряжа.

– В тысяча семьсот семидесятом году, – сказал Ушаков офицерам, – русский флот одержал блестящую победу над турками близ этого острова, в Хиосском проливе и у Чесмы.

– Это было двадцать четвертого июня, – уточнил капитан Сарандинаки.

– Да, двадцать четвертого июня в одиннадцать часов утра был дан сигнал: всему флоту атаковать неприятеля. Авангардней командовал адмирал Свиридов, человек редкого таланта. В сем жарком бою от русского артиллерийского огня загорелся и взлетел на воздух турецкий корабль «Реал-Мустафа». Погиб, правда, и наш корабль «Евстафий», которого течением нанесло на горящий «Реал-Мустафу». Объятая огнем грот-мачта турецкого корабля рухнула на «Евстафия», у коего была открыта крюйткамера. Головешки попали в нее, и порох взорвался.

– А турки бежали без оглядки в Чесменскую бухту! – не мог удержаться Сарандинаки и от восторга потер руки. – Там мичман Ильин поджег своим брандером их флот, который был втрое сильнее русского по числу кораблей.

Ушаков сделал несколько шагов от компаса к борту и обратно.

– Помните, государи мои, о сих примерах доблести и славы, постарайтесь им следовать. Мы, преемники их, не должны посрамить русского флага. А к сему я добавлю еще одно: после столь жестокого боя русские оказали побежденным обычное для нашего великого народа человеколюбие. Будем же и в этом достойными их славы!

– Греки с тех пор чтут в русских своих избавителей, – добавил капитан Сарандинаки. – И вы увидите, Федор Федорович, сколь население расположено к нашему флоту!

Однако уверенность Сарандинаки очень скоро претерпела жестокое испытание. Лодки почему-то покинули рейд, ни одна из них не подошла к борту корабля. Берег вдруг опустел.